Крах городских отраслей экономики не ограничивался только Голландией и Зеландией. Во второй половине XVII в. значительная часть нидерландской экономики внутренних провинций также стала жестко зависима от системы заморской торговли и, несмотря на гораздо более низкие расценки зарплат, преобладавшие в этих областях, она также неизбежно должна была пойти на спад. Текстильная промышленность Твенте, процветавшая в последней четверти XVII в. и первой четверти XVIII в., сократилась в 1720-х гг., временно несколько оправившись (когда война за Австрийское наследство парализовала выпуск полотна в Силезии), а затем пришла в полный упадок в 1750-60-х гг. В северном Брабанте текстильная промышленность вначале отреагировала на угрозу быстро растущего выпуска тканей в соседней Фландрии и Вестфалии переходом к технически более сложным тканям, смеси льна и хлопка, но после 1740 г. текстильное производство в Хелмонде и по соседству быстро пришло в упадок. Развал текстильной промышленности во внутренних областях оказал парализующий эффект на экономическую и общественную жизнь в больших областях Оверэйссела и северного Брабанта. Харлинген, главный промышленный центр во Фрисландии, продержался несколько дольше, но также вступил в полосу резкого упадка после 1750 г.

Часто высказывалось мнение, что даже если «высокостоимостная» торговля и промышленность потерпели крах, торговля насыпными грузами в любом случае оставалась на прежнем уровне, поэтому важная часть экономики XVII в. продолжала существовать, как и раньше. Но это заблуждение. Кажущееся сохранение на плаву нидерландской торговли балтийским зерном и строевым лесом в середине XVIII в. было следствием увеличения количества небольших судов, применявшихся в этой торговле, которые совершали плавания из Фрисландии и Ваттовых островов. Основная нидерландская торговля насыпными грузами с центром в Голландии, для которой использовались более крупные по тоннажу корабли, резко сократилась, так же как нидерландский экспорт сельди, соли и вина. Воздействие этого сокращения на второстепенные голландские порты было катастрофическим. Тоннаж грузового флота Хорна уменьшился с около 10 700 ласт в 1680-х гг. до всего лишь 1 856 ласт к 1730-м гг. и только 1 201 ласт к 1750-м гг. Энкхёйзен, пришедший в полный упадок в результате коллапса ловли сельди и морской торговли насыпными грузами, был лишь тенью самого себя в прошлом. Даже Роттердам, нидерландский город, который лучше всего справился с ситуацией, между 1720 и 1760-ми гг. претерпел 30%-ный упадок в своей главной отрасли, перевозке французских вин.

Единственным растущим сектором нидерландской заморской торговли в XVIII в. был импорт и реэкспорт сахара, кофе, табака, чая и какао из Америки и с Дальнего Востока. Республика, как и все европейские страны, в том числе Австрия и Финляндия, испытала масштабный рост потребления этих продуктов — потребление сахара, например, возросло в несколько раз из-за изменившихся обычаев и моды. Более того, поскольку Республика являлась «воротами» в рейнские земли и внутренние области Германии, уровень ее импорта и экспорта выиграл от этого даже больше, чем у других стран. Но несмотря на массовое вливание нового объема, уровень импорта и экспорта в Амстердаме, где была сосредоточена большая часть новой торговли, так и не возрос. В XVIII столетии, когда торговый оборот Британии, Франции, России, Пруссии, Швеции и, собственно говоря, всех остальных стран благодаря спросу на новые потребительские товары вырос от 2,5 до 5 раз, номинальная стоимость импорта и экспорта в Амстердаме оставалась статичной. Это означало, что удельный вес Амстердама в международной торговле снизился до незначительной доли того, каким он был до 1720 г., — обширный приток сахара, чая и кофе был уравновешен крахом целого ряда отраслей торговли, в которых Нидерланды ранее доминировали. Более того, значительная доля новой торговли колониальными продуктами, которые привозили в нидерландские порты и из них, велась не на нидерландских, а на британских, французских, шведских и других иностранных судах. Вдобавок ко всему, за новые привычки потребления приходилось платить свою цену, не в последнюю очередь в виде уменьшившегося спроса на пиво отечественного производства и импортированное вино (см. табл. 45).

Упадок старой балтийской насыпной торговли был не столь резким — и менее специфическим для периода 1720-50 гг. — чем крах «высокостоимостной торговли» и развал нидерландской промышленности, но он был не меньшим в абсолютном измерении, чем упадок в этих прочих сферах, и не менее разрушительным для нидерландской городской цивилизации. Снижение объема насыпных грузоперевозок, естественно, неизбежно привело к упадку судостроения. Судостроительная промышленность на Заане, после быстрого роста в первой половине XVII в. и достижения периода наивысшего процветания — как и нидерландская система заморской торговли в целом — в 1647-88 гг., в 1690-х гг. начала приходить в упадок.

Количество строящихся морских кораблей, остававшееся внушительным до 1720-х гг., резко пошло на спад к середине века — хотя и испытало временное возрождение во время войны за Австрийское наследство, когда нидерландцы привозили много французских колониальных продуктов — а затем упало до минимального уровня в 1790-х гг. Количество верфей на Заане сократилось с более чем 40 в 1690 г. до 27 к 1730 г. и 23 к 1750 г. Еще более впечатляющим и более необратимым было катастрофическое падение объема торговли строевым лесом на Заане, — количество аукционов по продаже строевой древесины уменьшилось с 30 за год около 1720 г. до 10 к 1760-м гг.

Основной причиной коллапса нидерландской системы заморской торговли после 1720 г. был бурный рост промышленной деятельности в южных Нидерландах, Германии и Британии, и волна индустриального меркантилизма, прокатившаяся по северной Европе, особенно в Пруссии, России, Саксонии, Швеции-Финляндии, Дании-Норвегии, Британии и (в 1750-х гг.) Австрийских Нидерландах в период 1720-60 гг. Хотя Британия задолго до 1720 г. уже закрыла доступ на свой рынок для многих продуктов нидерландского производства, она оставалась одним из важнейших импортеров двух основных нидерландских экспортных продуктов — полотна и парусины; но постепенно этот канал сбыта также оказался закрыт (процесс, достигший своей кульминации в 1750-х гг.). По общему мнению, в том, что касалось ее экспорта, Британия также сумела справиться с неблагоприятными последствиями новой жесткой протекционистской политики в таких странах, как Пруссия, Россия и Швеция. Уверенная в своем недавно приобретенном статусе великой державы, Пруссия с 1720-х гг. запретила ввоз практически всей иностранной текстильной продукции. Но Британия сумела компенсировать сократившийся экспорт мануфактурной продукции в страны Северной Европы за счет увеличения объема продаж в ее быстро растущих американских колониях и ужесточения своего контроля над ирландской, португальской и португальской атлантической торговлей с Бразилией, а также торговлей с Индией и большей частью Карибских островов. Соединенные Провинции просто не обладали обширным имперским могуществом, крупным военно-морским флотом и густонаселенными колониями, которые необходимы были в новых обстоятельствах для поддержания экономического роста по примеру Британии. К 1760 г., как отмечал амстердамский еврейско-сефардский писатель-экономист Исаак де Пинто (1717-87 гг.), все основные столпы нидерландской экономики Золотого Века — торговля на дальние расстояния, балтийская торговли, ловля сельди и китобойный промысел, а также промышленность — по большей части находились в состоянии полного краха; единственное исключение составляла только по-прежнему процветавшая торговля с Ост-Индией. Даже торговля с Суринамом в 1760-х гг. временно пришла в упадок.