— А если аргентинцы не согласятся на открытие филиала?

— Сомневаюсь. У меня есть в Буэнос-Айресе друзья со связями. У нас все получится, вот увидишь. Они предоставят нам свою методику и пришлют представителей для обучения наших сотрудников.

— А ты что будешь делать?

— Я один — ничего. Мы с тобой — все. Мы будем руководить фирмой. Ты и я, вместе.

Я нервно засмеялась, прежде чем смогла заговорить. Рамиро предлагал мне нечто невероятное: бедная безработная модистка, которая всего несколько месяцев назад хотела научиться печатать на машинке, чтобы зарабатывать на хлеб, вдруг, словно по волшебству, должна превратиться в хозяйку бизнеса, сулившего заманчивые перспективы.

— Ты хочешь, чтобы я руководила фирмой? Но я ни о чем не имею ни малейшего понятия, Рамиро.

— Как это ни о чем? Да тебе по силам любое дело. Просто у тебя не было возможности проявить себя: ты всю молодость просидела в четырех стенах и шила для других, потому что не имела выбора. Но подожди, Сира, твой звездный час еще впереди.

— А что скажут в «Испано-Оливетти», когда узнают, что ты уходишь?

Рамиро хитро улыбнулся и поцеловал меня в кончик носа.

— А что мне «Испано-Оливетти»? Обойдутся как-нибудь без меня.

Хоть курсы Питмана, хоть воздушные замки — я была согласна на что угодно, если предложение исходило из уст Рамиро: он говорил о своих планах с лихорадочным энтузиазмом, сжимая мои руки и заглядывая в самую глубину моих глаз; он повторял, что мне нет равных и все будет прекрасно, если мы поставим на наше будущее. Курсы Питмана или котлы в преисподней — что бы нас ни ждало впереди, я была готова следовать за ним повсюду.

На следующий день Рамиро принес домой рекламную брошюру, произведшую на него столь неизгладимое впечатление. Сначала — несколько абзацев об истории фирмы: основана в 1919 году тремя компаньонами — Аллуа, Шмигелоном и Жаном. За основу обучения взята система стенографии, разработанная англичанином Исааком Питманом. Надежная методика, опытные преподаватели, высокое качество подготовки, индивидуальный подход, блестящее будущее после окончания курсов. Фотографии молодых людей, улыбающихся в предвкушении ожидавшей их превосходной карьеры, служили доказательством серьезности даваемых обещаний. Брошюра была наполнена оптимизмом, способным поколебать даже самого недоверчивого читателя: «Жизненный путь долог и тернист. Не каждому удается дойти до заветной цели, где ждут успех и преуспевание. Многие останавливаются на полпути — неуверенные, слабохарактерные, нерадивые, невежественные, надеющиеся только на удачу и забывающие о том, что главные составляющие успеха — это знания, упорство и воля. Человек сам выбирает свою судьбу. Сделайте наконец свой выбор!»

В тот вечер я отправилась домой к маме. Она сварила кофе, и, когда мы пили его в компании безмолвного и слепого дедушки, я рассказала обо всех наших планах, упомянув также, что, как только мы устроимся в Африке, она могла бы приехать к нам. Как я и предполагала, ей не понравилась наша идея и она не имела ни малейшего желания жить с нами.

— Тебе незачем следовать совету отца и верить всему, что он говорил. Его проблемы на заводе вовсе не означают, что и нас подстерегают какие-то опасности. Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что он все преувеличил.

— Если он боится, на это должны быть причины, мама. Это возникло не на пустом месте…

— Он боится, потому что привык распоряжаться, привык к беспрекословному подчинению, а сейчас, когда рабочие впервые заявили о себе и отстаивают свои права, он видит в этом нечто опасное. Если честно, я до сих пор сомневаюсь, правильно ли мы поступили, приняв от него эти безумные деньги и особенно драгоценности.

Правильно это было или нет, но с тех пор деньги, драгоценности и порожденные ими планы стали неотъемлемой частью нашей жизни: они вписались в нее легко и органично и присутствовали теперь во всех наших мыслях и разговорах. Как мы и планировали, Рамиро взял на себя хлопоты по выполнению формальностей для создания фирмы, а я ограничилась лишь подписанием бумаг, которые он мне приносил. В остальном же моя жизнь не изменилась, полная впечатлений, любви, развлечений и наивного безрассудства.

После встречи с Гонсало Альварадо острые углы в отношениях с мамой значительно сгладились, однако наши пути уже никогда не могли пойти в одном направлении. Долорес шила порой для соседок, пуская в ход обрезки тканей, принесенные от доньи Мануэлы, но чаще всего сидела без работы. Мой мир, напротив, стал теперь совершенно другим: в нем не осталось места ни выкройкам, ни лоскутам, — и от той юной модистки, какой я была совсем недавно, тоже почти ничего не осталось.

Наш отъезд в Марокко задержался на несколько месяцев. Все это время мы с Рамиро жили полной жизнью, ходили повсюду, веселились, курили, занимались любовью и танцевали до рассвета кариоку. Политическая обстановка между тем продолжала накаляться, забастовки, протесты рабочих и беспорядки на улицах стали привычным делом. В феврале на выборах победила коалиция левых Народный фронт, и Фаланга в ответ стала еще агрессивнее. Пистолеты и кулаки пришли на смену словам в политических спорах, и накал в обществе достиг своего предела. Однако мы оставались далеки от всего этого, потому что совсем скоро у нас должна была начаться новая жизнь.

5

Мы покинули Мадрид в конце марта 1936 года. Однажды утром я вышла купить чулки и по возвращении обнаружила в доме полный беспорядок — Рамиро собирал вещи, окруженный чемоданами и дорожными сумками.

— Мы уезжаем. Прямо сегодня.

— Нам пришел ответ из Аргентины? — с замиранием сердца спросила я.

Рамиро ответил, не глядя на меня и не переставая торопливо снимать с вешалок в шкафу рубашки и брюки:

— Пока нет, но я узнал, что они со всей серьезностью рассматривают наше предложение. Так что, думаю, сейчас самое время действовать.

— А как же твоя работа?

— Я уволился. Только что. Я уже давно был сыт по горло этой работой, и они знали, что я скоро уйду. Короче говоря, все, прощай, «Испано-Оливетти»! Нас ждет новая жизнь, любовь моя; смелым помогает судьба, так что собирайся, пора ехать.

Я не ответила, и мое молчание заставило его оторваться от лихорадочных сборов. Рамиро остановился, посмотрел на меня и улыбнулся, заметив мое смятение. Он подошел, обнял меня за талию и одним поцелуем рассеял все мои страхи, вселив такую энергию, что я готова была лететь в Марокко как птица, расправив крылья.

Мы уезжали в большой спешке, и я едва успела попрощаться с мамой: быстрые объятия почти на пороге и торопливые заверения:

— Не переживай, я обязательно напишу.

Я была рада, что у меня нет времени для длительного прощания: такое расставание слишком болезненно. Сбегая по лестнице, я даже не обернулась: знала, что мама, несмотря на суровую сдержанность, не могла сдержать слез, но мне было бы невыносимо видеть в тот момент, как она плачет. Я не отдавала себе отчета в происходящем, и у меня было ощущение, что мы расстаемся ненадолго, словно Африка находилась совсем рядом и можно вернуться в любой момент.