Отец несколько секунд хранил молчание, размышляя и не глядя на нас. Потом глубоко втянул носом воздух, с силой выдохнул и, оторвавшись от спинки кресла, подался всем телом вперед, словно собираясь перейти от долгого предисловия к самой сути своей речи. Казалось, он решился наконец отогнать от себя горькие ностальгические воспоминания, чтобы сосредоточиться на более насущных вопросах настоящего.

— Простите меня, я не хочу отнимать у вас лишнее время своими запоздалыми сетованиями. Давайте перейдем к делу. Я позвал вас, чтобы довести до вашего сведения свою последнюю волю. И очень прошу понять меня правильно и не истолковывать мои действия превратно. Я не пытаюсь компенсировать вам свое многолетнее отсутствие или продемонстрировать раскаяние и тем более не надеюсь купить таким образом вашу любовь через столько лет. Единственное мое желание — расставить все по законным местам, чтобы быть спокойным, когда пробьет мой час.

В первый раз с начала нашего разговора отец поднялся с кресла и направился к письменному столу. Я проводила его взглядом: широкая спина, великолепный покрой пиджака, легкая походка, несмотря на грузность комплекции. Потом я обратила внимание на картину, висевшую на стене в глубине комнаты: этот огромный портрет невозможно было не заметить. Элегантная дама заурядной внешности, одетая по моде начала века, с тиарой на коротких завитых волосах, неприветливо смотрела с полотна, заключенного в золоченую раму. Обернувшись, отец кивнул на полотно.

— Моя мать, донья Карлота, твоя бабушка. Помнишь ее, Долорес? Вот уже семь лет, как ее не стало; случись это четверть века назад, и ты, Сира, наверное, родилась бы в этом доме. Впрочем, не стоить тревожить покой мертвых.

Отец говорил, уже не глядя на нас, занятый своими делами за письменным столом. Он выдвинул несколько ящиков, что-то оттуда вынул, перебрал какие-то бумаги и, собрав все в один ворох, направился к нам. Он приближался, не отрывая взгляда от мамы.

— Ты все такая же красивая, Долорес, — заметил отец, усевшись в кресло. В нем уже не чувствовалось напряжения, и от первоначальной скованности не осталось и следа. — Простите, я ведь ничего вам не предложил: хотите чего-нибудь выпить? Сейчас я позову Серванду…

Он сделал движение, собираясь подняться, но мама остановила его.

— Мы ничего не хотим, Гонсало, спасибо. Давай поскорее закончим с этим делом, пожалуйста.

— Помнишь Серванду, Долорес? Как она следила за нами, подслушивала и подсматривала, а потом бежала докладывать обо всем матери? — Из груди отца внезапно вырвался короткий, хриплый, горький смешок. — Помнишь, как она застукала нас, когда мы закрылись в комнате для глажки белья? И подумать только — какая ирония судьбы: моя мать давно гниет на кладбище, а я остался здесь с Сервандой, и рядом со мной нет сейчас никого, кроме нее. Наверное, следовало уволить ее после смерти матери, но куда бы пошла эта бедная женщина — старая, глухая и одинокая? Да и, в сущности, я не винил Серванду — она просто выполняла приказания моей матери, и у нее не было выхода: как-никак она не хотела потерять работу — даже при том что у доньи Карлоты был невыносимый характер и прислуге в нашем доме жилось несладко… Однако не будем больше отвлекаться.

Отец сидел на краю кресла, не откидываясь на спинку, и держал свои большие руки поверх принесенного им вороха. Это были какие-то бумаги, свертки, футляры. Из внутреннего кармана пиджака он вытащил очки в металлической оправе и надел их на нос.

— Что ж, давайте перейдем к практическим вопросам. Итак, по порядку.

Он взял первый сверток — два больших пухлых конверта, перетянутых посередине эластичной лентой.

— Это тебе, Сира, чтобы ты могла устроить свою жизнь. Это не треть моего состояния, которая по справедливости должна стать твоей как одной из троих моих детей, но это все, что я могу дать в настоящий момент наличными. Мне практически ничего не удалось продать — сейчас не лучшие времена для каких бы то ни было сделок. Однако не хотелось бы завещать тебе что-либо из имущества: официально ты не являешься моей дочерью, так что твои права на наследство было бы несложно оспорить, и в результате ты оказалась бы втянутой в бесконечные судебные тяжбы с двумя другими моими детьми. Так что вот: я собрал для тебя почти сто пятьдесят тысяч песет. Я вижу, ты умна, как твоя мама, и, уверен, сможешь правильно распорядиться этими средствами. И еще мне бы хотелось, чтобы, получив в свое распоряжение эти деньги, ты заботилась о своей маме и помогала бы ей, дабы она ни в чем не нуждалась. Конечно, я предпочел бы разделить деньги поровну между вами, но, зная, что Долорес не согласится ничего принять, поручаю все тебе одной.

Отец протянул мне сверток, и я, не решаясь взять его, в замешательстве посмотрела на маму. Лаконичным и сдержанным кивком она выразила свое согласие. Лишь после этого я приняла подарок и смущенно пробормотала:

— Большое спасибо.

Он горько улыбнулся, прежде чем произнести:

— Не за что, дочка, не за что. Что ж, продолжим.

Отец взял футляр, обтянутый синим бархатом, и открыл его. Затем проделал то же самое с другой коробочкой, поменьше, гранатового цвета. Таким образом, один за другим, он открыл все пять футляров и расставил их на столе. Лежавшие внутри украшения не сверкали, поскольку было слишком темно, однако это не могло скрыть их истинную ценность.

— Все они принадлежали моей матери. Украшений было больше, но Мария Луиса, моя жена, забрала их в свое благочестивое изгнание, оставив, однако, наиболее ценное — должно быть, потому, что эти украшения годятся лишь для особых случаев. Я дарю их тебе, Сира; скорее всего ты никогда не сможешь это надеть: как видишь, их роскошь слишком бросается в глаза, — но в любом случае при необходимости ты сумеешь продать или заложить драгоценности, получив за них более чем солидную сумму.

Я не знала, что ответить, и в разговор вступила мама:

— Это исключено, Гонсало. Все это принадлежит твоей жене.

— Ничего подобного, — возразил он. — Все это, дорогая Долорес, не имеет к моей жене никакого отношения: эти украшения принадлежат мне, и я хочу, чтобы они перешли от меня к моей дочери.

— Не стоит этого делать, Гонсало, не стоит.

— А я думаю, стоит.

— Нет.

— Да.

На этом спор закончился. Мама замолчала, признав свое поражение. Отец один за другим закрыл футляры и сложил их друг на друга: самый большой — внизу, самый маленький — наверху. Он передвинул эту пирамиду по вощеной поверхности стола ко мне, а сам взялся за бумаги, развернул их и показал мне.

— Это сертификаты на украшения с их полным описанием и экспертными заключениями. И вот еще заверенная нотариусом бумага, удостоверяющая, что драгоценности принадлежат мне и я передаю их тебе по собственной воле. Все это может пригодиться в том случае, если когда-нибудь тебе потребуется подтвердить свои права на эти украшения. Надеюсь, тебе не придется никому ничего доказывать, но на всякий случай предусмотреть это не помешает.