Мои батарейцы в считанные секунды приготовили пушку к стрельбе. Вижу, как два танка, выделившись из огненного клубка, направляются в нашу сторону, готовые раздавить гусеницами пушку со всем его расчетом. С первого же выстрела один танк был подбит. Он, словно конь на скаку, споткнулся и остановился. Подаю новую команду — перенести огонь на вторую машину, которая уже поворачивала свою короткоствольную пушку в нашу сторону. Тут произошел очень редкий во фронтовой практике случай: немцы и мои пушкари пальнули друг в друга почти одновременно. Танк задымился, но и пушка тоже была подбита. Снаряд разорвался в нескольких метрах от нашей позиции, но осколки ударили по стальному щиту, колесам и стволу. Взрывной волной меня повалило на землю, рядом лежал весь мой расчет. Подняв голову, огляделся: мои пушкари живы, только озираются, как зайцы.

Придя в себя, я тут же сообразил, что без пушки нам больше нечего делать на этой поляне. Пропадать за понюх табаку не хотелось, и я увел свой расчет к речке, надеясь укрыться за крутыми берегами. Не успели мы сделать несколько шагов, как ударил немецкий пулемет. Пули густо зашумели вокруг нас, впиваясь в землю. Мы стали пробираться мелкими перебежками. После резкого броска я плюхнулся носом в траву, огляделся и тут же оцепенел: ко мне медленно приближалась очередь трассирующих пуль. Пулеметчик держал меня на прицеле. Это конец!

За свою долгую жизнь я прочитал много книг о войне. Чего только в них не написано?! Даже такое: перед смертью герой прокручивает, как в кино, всю свою жизнь, видит лица близких и родных. Думаю, что это — домысел автора. В стрессовой ситуации возможен лишь нервный срыв, такой, например, как произошел с лейтенантом Речковым, о котором я уже рассказывал. Лично у меня в этот момент не было никаких эмоций — один страх. Страх сковал во мне все — и тело, и мысли, тут уж не до воспоминаний.

Метрах в двух от меня огненная «змея» вдруг притихла и потухла совсем. Видимо, пулеметчик понял, что я убит, а может, кончились у него патроны, во всяком случае огонь прекратился. Неприятная это штука — быть мишенью на открытой местности, лежать и ждать, когда тебя ухлопают!

Приподняв голову, я определил, что до спасительной речки будет еще метров семьдесят. Пока пулеметчик перезарядит ленту — успею. Это расстояние я преодолел быстрее орловского рысака, прыгнул с обрыва и кубарем скатился к воде. Почувствовав себя в безопасности, с жадностью припал к холодным струям, утоляя жажду. Таким же путем к речке спустились мои батарейцы. Нас осталось пять человек, теперь мы в «мертвом пространстве», и ни пули, ни снаряды не могут причинить нам вреда.

Радости нашей не было предела. Мы смеялись, обнимались — живы! Умылись, наполнили фляги водой, пожевали сухариков, оказавшихся в ранце одного из батарейцев. Приняли решение перейти речку и двигаться в тыл. Вид, конечно, у нас был явно не армейский. Скорее, мы походили на лесных разбойников, чем на военнослужащих, — в грязных гимнастерках и телогрейках, из всей пятерки только у одного из нас был головной убор. Солнце прогревало воздух и эту грешную землю, а на мне по-прежнему была одета теплая шинель, перепоясанная походными ремнями. В дополнение ко всему, с одной стороны у меня болталась полевая сумка, с другой — пистолет и противогаз. Когда всю эту амуницию я снова успел на себя напялить, не помню. Видимо, после короткого отдыха. Расстегнув крючки и ослабив ремни, почувствовал наконец свободное дыхание, снял и бросил в речку ненужный противогаз, который в дальнейшем не носил до конца войны.

Перейдя вброд речку, мы углубились в тыл на несколько километров. Топали по бездорожью, пока не набрели на свою родную 286-ю стрелковую дивизию, точнее, ее остатки, которые, выйдя из окружения, собрались в небольшом хвойном лесу. Тут я впервые увидел командира дивизии. Он был в звании полковника. «Эмка», на которой он только что приехал, стояла у дороги, а шофер, подняв капот, копался в моторе.

Сколько здесь, в этом прифронтовом лесу, собралось людей — рота, батальон или полк — сказать трудно. Поставив в цепь пехотинцев, танкистов, артиллеристов, ездовых и даже поваров походных кухонь, комдив бросил все это воинство в атаку. Наша пятерка тоже оказалась в этой цепи.

Что это была за атака, описать трудно! С криком «Ура!» мы бросились на противника. Немцы подтянули минометы и пушки, снаряды и мины стали разрываться прямо в цепи атакующих. Ближнего боя цепь не выдержала, автоматным и пулеметным огнем противник выкашивал наши ряды. Командира дивизии ранило, и его вынесли с поля боя на плащ-палатке. Атака захлебнулась.

Положение стало угрожающим. Наша цепь откатилась назад, о новой атаке и речи быть не могло: ее некому возглавить. Да если бы и нашелся кто-то повести бойцов в бой, это были бы напрасные жертвы. Мои батарейцы держатся рядом. В связи с общей неразберихой мы не испытывали никакого желания попасть немцам в лапы, поэтому приняли решение показать им спину. Рядом бежали, отстреливаясь, еще десятка два бойцов. У них еще есть патроны, а у нас они давно кончились.

Отмахав километров пять, пока не стало слышно стрельбы, мы остановились. Упали на землю, отдышались, посмотрели друг на друга испуганно-бегающими и чуть виноватыми глазами. Снова живы, и даже никто не ранен! Выйти из огненного ада, наверно, все-таки — везение. Один из моих батарейцев, ездовой Тимофеев, сказал, что господь Бог даровал нам жизнь. Возможно, он и прав. Я потом не раз наблюдал, как солдаты при артобстрелах и бомбежках, сидя в окопчике, осеняли себя крестным знаменем, хотя единственным Богом для нас тогда был Сталин, ему и молились. Только когда смерть подступала совсем близко, о Сталине никто не вспоминал.

Передохнув, мы снова тронулись в путь, держа направление на восток. Так и брели с невеселыми мыслями по лесу, пока не натолкнулись на штаб нашего дивизиона. Радости не было границ!

Появился командир батареи старший лейтенант Веселов. Последний раз мы его видели в рваной гимнастерке, без фуражки. Теперь же он был в полной форме и, кажется, доволен собственной судьбой, докладывать мне было не о чем: все, что осталось при мне от батареи, — четверо бойцов. Он и сам прекрасно все понимал, приказал отвести нас на кухню и накормить. Пока ели кашу, Веселов рассказал, что большая часть батареи погибла или попала в плен, а почти вся наша техника осталась на поле боя.

Картина не радостная, что и говорить. В сентябрьские дни 1941 года 286-я стрелковая дивизия потерпела сокрушительное поражение. Разве только 286-я? Целые армии Ленинградского фронта оказались в окружении.

Здесь, в тихом лесу между Мгой и Назией, после первых жестоких боев, оставшись без орудий и средств тяги, мы медленно приходили в себя, ожидая дальнейшей участи. Останется ли батарея действующей или ее расформируют? На следующий день мы узнали, что батарея будет сохранена, так как знамя врагу не досталось. Скоро прибудет новое пополнение, подвезут пушки, пригонят лошадей, и мы снова будем воевать.

За последние дни мы многое узнали о Ленинградском фронте, о трудном положении Ленинграда. Невыносимо тяжело было сознавать, что наш любимый город, с его революционными и культурными традициями, с его памятниками, оказался в блокаде, что он подвергается ожесточенным артиллерийским обстрелам и бомбардировкам, что со 2 сентября его жители получают уменьшенный хлебный паек. Гитлеровские войска, выйдя к Ладожскому озеру и замкнув кольцо блокады, начали штурм города. Генерал-фельдмаршал фон Лееб был настолько уверен, что ему удастся осуществить свои преступные планы в самое ближайшее время, что даже отозвал из Франции горную дивизию «Эдельвейс» и бросил ее против мужественных защитников. Подвыпившие вояки этой дивизии предприняли психическую атаку, в бой шли с музыкой и песнями, дорогу им пробивала артиллерия и до 500 танков.