— Новенькая пусть останется!

Коломбина сразу забыла и про Аваддона, и про Петю.Обернулась, боясь только одного — не ослышалась ли.

Просперо, не оглядываясь, поднял руку, поманил пальцем: идисюда.

Петя, фальшивый Арлекин, жалобно заглянул Коломбине в лицо.Увидел, как оно заливается счастливым румянцем. Потоптался на месте, вздохнул ибезропотно вышел.

Еще минута — и Коломбина осталась с хозяином дома наедине.

Сброшенная куколка

"Было так. За окнами выл ветер, сгибая деревья.Грохотала железная крыша, небо озарялось зарницами. Природа неистовствовала,одолеваемая титаническими страстями.

Такие же страсти бушевали в душе Коломбины. Ее маленькоесердечко то замирало, то начинало биться часто-часто, как мотылек о стекло.

А он — он неспешно приблизился, положил ей руки на плечи и впродолжение всего мистического ритуала не произнес более ни единого слова. Вречах не было нужды, этот вечер принадлежал безмолвию.

Он сжал Коломбине тонкое запястье, повлек за собой черезтемную анфиладу. Пленнице казалось, что, пересекая комнаты, она, подобнобабочке, проходит череду превращений.

В столовой она была еще личинкой — влажной от робости,съеженной, бессильной; в кабинете окоченела от ужаса и превратилась в слепую ибездвижную куколку; в спальне же, на разостланной медвежьей шкуре, ей сужденобыло обратиться пестрокрылой бабочкой.

Не существует слов, чтобы хоть сколько-то похоже описатьслучившееся. Глаза той, чья девственность приносилась в жертву, были широкораскрыты, но они ничего не видели — лишь скольжение теней по потолку. Что же доощущений… Нет, не помню. Попеременное погружение то в холод, то в жар, то сновав холод — вот, пожалуй, и всё.

Наслаждения, о котором пишут во французских романах, небыло. Боли тоже. Был страх сказать или сделать что-нибудь не так — вдруг онпрезрительно отстранится, и ритуал прервется, оставшись незавершенным? ПоэтомуКоломбина ничего не говорила и ничего не делала, лишь повиновалась его мягким,но удивительно властным рукам.

Знаю наверняка одно: длилось это недолго. Когда я шлаобратно через гостиную — одна, свечи не догорели и до половины.

Да-да, он не церемонился с послушной марионеткой. Сначалавзял ее просто и уверенно, нисколько не сомневаясь в своем праве, а послеподнялся и сказал: «Уходи». Одно, всего одно слово.

Оглушенная, растерянная Коломбина услышала шорох удаляющихсяшагов, негромко скрипнула дверь, и обряд посвящения закончился.

Одежда лежала на полу, и впрямь похожая на сброшеннуюкуколку. Ах, сброшенная куколка — это совсем не то, что брошенная кукла!

Новорожденная бабочка встала, всплеснула белыми руками,будто крыльями. Покружилась на месте. Уходить так уходить.

Шла одна по бесприютному бульвару. Ветер швырял в лицосорванные листья и мелкий сор. Ах, как ликовала, как неистово радовалась ночьтому, что ее полку прибыло, что падение из света в тьму свершилось!

Оказывается, есть и такое наслаждение — брести по пустымулицам наугад, не зная пути. Чужой, непонятный город. Чужая, непонятная жизнь.

Зато настоящая. Самая что ни на есть."

Коломбина перечла запись в дневнике. Абзац про наслаждениевычеркнула как слишком наивный. Поколебалась насчет безмолвия во время всегомистического ритуала — это было не совсем правдой. Когда, ведя добычу черезкабинет, Просперо стал на ходу расстегивать пуговки на ее лимонной блузе,несмышленыш Люцифер цапнул агрессора своими детскими клычками за палец (должнобыть, взревновал), и это чуть всё не испортило. От неожиданности дож вскрикнул,потребовал на время инициации заточить рептилию в графин, а укус, две крошечныхвмятинки на коже, по меньшей мере минуты две протирал спиртом. Коломбина же вэто время стояла рядом в распахнутой блузе и не знала, как ей быть —застегнуться обратно или снять блузу самой.

Нет, не стала про эту мелкую, досадную несущественность — кчему?

Потом села перед зеркалом и долго себя рассматривала.Странно, но никаких особенных перемен — зрелости или там искушенности — в лицеобнаружить не удалось. Появятся, но, видимо, не так сразу.

Ясно было одно: уснуть в эту великую ночь не удастся.

Коломбина села в кресло у окна, попыталась высмотреть напасмурном небе хоть одну, пусть самую маленькую звездочку, но не высмотрела.Даже расстроилась. А потом сказала себе: ну и правильно. Чем кромешней, темлучше.

Все-таки заснула. И поняла, что спала, только когдапробудилась от громкого стука.

Уходи

Она открыла глаза, увидела через открытое окно высокостоящее солнце, услышала звуки улицы: цокот копыт по булыжнику, крикиточильщика. И тут же снова раздалось настойчивое: тук-тук-тук! тук-тук-тук!

Поняла, что позднее утро, что кто-то стучит в дверь, и,возможно, уже давно.

Однако прежде чем открыть, подошла к зеркалу, проверила, нетли после сна вмятин и складок на лице (не было), провела гребнем по волосам,поправила халат (японского покроя, с горой Фуджыямой на спине).

В дверь всё стучали. Потом раздался приглушенный крик:«Открой! Открой, это я!»

Петя. Ну разумеется, кто же еще? Пришел устроить сценуревности. Не нужно было вчера давать ему свой адрес. Коломбина вздохнула,пустила волосы через левое плечо на грудь, перетянула алой лентой.

Люцифер аккуратной спиралькой лежал на кровати. Наверно,кушать хочет, бедняжка.

Что ж, налила змеенышу молока в миску и только потомвпустила ревнивца.

Петя ворвался в прихожую бледный, с трясущимися губами.Кинул на хозяйку вороватый (во всяком случае, так ей показалось) взгляд и тутже отвел глаза. Коломбина покачала головой, сама на себя удивляясь. Как можнобыло принять его за Арлекина? Он — Пьеро, самый настоящий Пьеро, да ведь его изовут так же.

— Ну, что ты ни свет, ни заря? — сказала онасурово.

— Так за полдень уже, — пролепетал он, шмыгнувносом. Нос был мокрый, красный. Простудился, что ли? Или плакал?

Оказалось — второе. Лицо разжалованного Арлекина исказилось,нижняя губа поползла вперед и вниз, из глаз хлынули слезы. В общем, разревелсяпо всей форме. Заговорил сбивчиво, непонятно, но не о том, чего ждалаКоломбина.

— Я к нему утром, на квартиру… Он снимает, наБасманной, дом общества «Великан»… Как у тебя, на последнем… Чтоб на лекциивместе. И волновался после вчерашнего. Я ведь его догнал вчера, проводил.

— Кого? — перебила она. — Говори ясней.