Осветился круглый стол, накрытый темной скатертью. Мракотступил в углы гостиной, и Коломбина, наконец-то получившая возможностьрассмотреть «любовников Смерти» как следует, завертела головой во все стороны.

— Кто будет читать? — спросил хозяин, садясь настул с высокой резной спинкой.

Остальные стулья, расставленные вокруг стола, числомдвенадцать, были попроще и пониже.

Откликнулись сразу несколько человек.

— Начнет Львица Экстаза, — объявил Просперо.

Коломбина уставилась на знаменитую Лорелею Рубинштейн во всеглаза. Та оказалась совсем не такой, как можно было бы предположить по стихам:не тонкая, хрупкая лилия, с порывистыми движениями и огромными черными очами, адовольно массивная дама в бесформенном балахоне до пят. На вид Львице можнобыло дать лет сорок, и это еще в полумраке.

Она кашлянула и низким, рокочущим голосом сказала:

— «Черная роза». Написано минувшей ночью.

Пухлые щеки взволнованно заколыхались, глаза устремилисьвверх, к радужно посверкивающей люстре, брови скорбно сложились домиком.

Коломбина слегка шлепнула Люцифера, чтоб не отвлекал, неелозил по шее, и вся обратилась в слух.

Декламировала знаменитость замечательно — со страстью,нараспев.

Придет ли Ночь, восторгами маня?

Случится ли Оно иль не случится?

Когда желанный Гость войдет в меня?

Войдет, не постучится.

Избранник мой на воле ли, в тюрьме

Горит и ярко светит,

Но черной розы в сокровенной тьме

Пройдет и не заметит

И Слово будет произнесено —

Молчание взорвется.

Да будет так. А то, что не дано,

Уйдет и не вернется.

Подумать только — услышать новое, только что написанноестихотворение Лорелеи Рубинштейн! Самой первой, в числе немногих избранных!

Коломбина громко зааплодировала и тут же сбилась, поняв, чтосовершила faux pas. Аплодисменты здесь, кажется, были не в заводе. Все — в томчисле Просперо — молча посмотрели на экзальтированную девицу. Та застыла срастопыренными ладонями и покраснела. Опять срезалась!

Кашлянув, дож негромко молвил, обращаясь к Лорелее:

— Обычный твой недостаток: изысканно, но невнятно. Нопро черную розу интересно. Что значит для тебя черная роза? Впрочем, не говори.Догадаюсь сам.

Он прикрыл веки, опустил голову на грудь. Все ожидали,затаив дыхание, а щеки поэтессы запунцовели румянцем.

— А дож пишет стихи? — тихо спросила Коломбина уПети.

Тот приложил палец к губам, но она сердито сдвинула брови, ион почти беззвучно прошелестел:

— Да. И наверняка гениальные. Ведь никто лучше него непонимает поэзию.

Ответ показался ей странным:

— «Наверняка»?

— Свои стихи он никому не показывает. Говорит, что онипишутся не для людей и что перед Уходом он всё написанное уничтожит.

— Какая жалость! — вырвалось у нее громче нужного.

Просперо опять взглянул на гостью, и опять ничего не сказал.

— Я понял, — улыбнулся он Лорелее ласковой ипечальной улыбкой. — Понял.

Та просияла, а дож повернулся к аккуратному, тихомучеловечку в пенсне и с бородкой клинышком.

— Гораций. Ты обещал, что сегодня наконец придешь состихами. Ничего не поделаешь. Ведь тебе известно, что Невеста допускает к Себетолько поэтов.

— Гораций врач, — сообщил Петя. — Вернее,прозектор — режет трупы в анатомичке. Поступил на место Ланселота.

— А что случилось с Ланселотом?

— Отравился. И компанию с собой прихватил, —непонятно ответил Петя, но расспрашивать было не ко времени — Горацийприготовился читать.

— Я, собственно, впервые имею дело с поэзией… Изучилруководство по стихосложению, очень старался. И вот м-м, в некотором роде,результат.

Он смущенно откашлялся, поправил галстук и достал из карманасюртука сложенный листок. Хотел начать, но, видно, решил, что объяснилнедостаточно:

— Стихотворение по моей, так сказать, профессиональнойлинии… Тут даже и термины встречаются… Только вот рифма облегченная, во второйи четвертой строках, а то с непривычки очень уж трудно… После уважаемой м-м…Львицы Экстаза, мои стишки, конечно, будут тем более нехороши, но… В общем,представляю на ваш строгий суд. Стихотворение называется «Эпикриз».

Когда взрезает острый скальпель

Брюшную полость юной дамы,

Что проглотила сто иголок,

Не вынеся любовной драмы,

Не знаешь, плакать иль смеяться,

От чувства странного дрожа:

Так человеческий желудок

Похож на мокрого ежа.

Когда вскрываешь черепную

Коробку юнкера, который,

Бордель впервые посетив,

Суд над собой исполнил скорый,

Найдешь средь каши омертвелой

То, что искал. Чудесный вид:

Свинца кусочек в надбугорье,

Как жемчуг, матово блестит.

Читающий сбился, смял листок и спрятал обратно в карман.

— Я еще хотел описать легкие утопленницы, но неполучилось. Только одну строчку придумал: «Средь сизой массы ноздреватой», адальше никак… Что, господа, очень плохо, да?

Все молчали, ожидая вердикта председателя (из всехприсутствующих сидел по-прежнему лишь он один).

— «Эпикриз» — это, кажется, заключительная частьмедицинского диагноза, — задумчиво произнес Просперо. — А что такое«надбугорье»?

— Надбугорье — это русское название эпиталамуса, —охотно пояснил Гораций.

— У-гу, — протянул Просперо. — Вот тебе мойэпикриз: стихи ты писать не умеешь. Но ты и в самом деле завороженмногообразием ликов Смерти. Кто следующий?

— Учитель, позвольте мне! — поднял руку плечистыйверзила с грубым лицом, на котором странно смотрелись широкие, по-детскинаивные глаза. Уж этому-то на что Вечная Невеста, удивилась Коломбина. Ему быплоты по Ангаре гонять.