— Мам… — начинаю, но язык так называть больше не поворачивается. — Евгения Павловна, это я… Настя, — говорю срывающимся голосом.

По ту сторону двери наступает молчание. Я уже думаю, что сейчас меня пошлют, но нет. Замок щелкает.

Женщина, которую я считала своим близким человеком, брезгливо оглядывает меня с ног до головы и останавливает свой взгляд на коляске.

— Ну что стоишь? — Хмыкает. — Проходи… раз пришла.

По интонации заплетающегося языка я понимаю, что «мама» начала утро как аристократка. С шампанского.

— Я не на долго, — блею растеряно. — Просто очень хотела увидеться и поговорить.

— На площадке будешь говорить? — Интересуется ехидно «мама».

Завожу коляску в прихожую и закрываю дверь. Стягиваю с детей одеяльца, чтобы было не так жарко.

Здесь в квартире все так, как я помню. Время замерло: повсюду висят наши с Илоной грамоты и медали, стоят в кадках дроцены и бансаи, пахнет восточными благовониями, а полки заставлены рамками с фотографиями. Моих среди них больше нет.

— Евгения Павловна, — прокашливаюсь, — я хотела сказать, что про суррогатное материнство-это все абсолютная правда. Я хотела выносить деток для Илоны и Алексея, но потом…

Говорю и иду следом за ней на кухню. Мне приходится оставить детей в прихожей. Не тащить же за собой грязную коляску. Хотя, когда-то очень чистая двушка с дорогим ремонтом, сейчас больше напоминает яркую свалку.

«Мама» кивая, подходит к плите и ставит на нее чайник.

— О, спасибо, — тут же реагирую, — Ничего не нужно…

— А я тебе ничего и не предлагаю, — оскаливается Евгения Павловна. — Так о чем будем говорить? О том, что ПОТОМ ты дрянь увела у беременной сестры мужа? Или о том, что он тебя выгнал?

— Да нет же! — Восклицаю. — У нас все хорошо! Просто… это очень тяжело мне… я хотела сказать, что всегда любила Илону и вы можете приезжать к детям в любое время. Мне все равно чьими детьми вы их будете называть. Дети — это большое счастье…

— Я тоже так думала, — опасно и покорно улыбаясь, «мама» выходит из кухни в коридор через другие двери. — Тоже думала, что беру в дом благодарную сироту. Отмою ее, откормлю, а Боженька мне за это тоже что-то даст. Денег например, но нет! Он дал мне тварь, которая украла жизнь моей родной дочери! Я сама все испортила! Все!

Патетично вскрикивая, Евгения Павловна закрывает замки в квартире на ключ и прячет его в карман. Меня это начинает напрягать.

— Я вас поняла, — шепчу, едва держа слезы. — Тогда я бы хотела попросить прощения за то, что испортила вашу жизнь. Никакого зла я не планировала и… мы пойдём.

— Никуда вы не пойдете! — Зло обрывает меня Евгения Павловна.

— В смысле? — Переспрашиваю тупо и смотрю ей в спину.

Снова возвращается на кухню и включает газ.

— Вместе пойдём, — говорит, сверкая темными глазами, — к Илоночке.

До меня запоздало доходит, что она имеет ввиду. Я перевожу взгляд с «мамы» на открытые конфорки и, на мгновение онемев от паники, обхватываю себя пальцами за горло.

— Зачем?! — Хриплю. — Выключите! Нам с вами ещё жить и жить. Детям вредно же! Не шутите так!

— А я и не шучу… Мы не будем жить без нее, — качает головой Евгения Павловна. — Зачем?

— Дети… — пытаюсь достучаться до здравого смысла в ее голове, — в чем они виноваты? А «папа»?

— Он тебе не отец, тварь! — Почему-то звереет Евгения Павловна.

— Хорошо-хорошо! — Кричу. — Как он без вас? Он же вас любит!

Говорю, а сама двигаюсь к окну. Там люди. Они должны помочь. И первый этаж…

— Прекрасно он без меня! Он тоже предатель! Просто собрал вещи и ушел к Тарасовой! К этой страшной, жирной, бездарщине!

— Как это? — Оборачиваюсь. — Они же столько лет знакомы…

В моей голове просто не укладывается, как папа мог уйти к нашей с сестрой тренеру. Лучшей подруге Евгении Павловны…

— А он решил, что там его прихлебателя на старости лет лучше кормить будут! Ну ничего! — Смеется зло. — Подохнут, как крысы… А ты очень удачно зашла. Прямо ничего даже придумывать не пришлось!

— Вам нужно к врачу… — шепчу. — Пожалуйста, остановитесь. Я понимаю ваше горе. Я тоже очень любила Илону. Она была моим самым близким человеком! Сестрой! Единственной подругой!

Я все-таки дохожу до окна и распахиваю его.

— Помогите! — Кричу. — Пожар! Люди! Пожар!

— Ах ты ж, сука! — Дергается Евгения Павловна. Хватает спички для розжига и поднимает их над головой.

— Закрой окно! А иначе твои щенки не просто сдохнут, но ещё будут орать и мучаться…

Я замолкаю. Чувствую, как начинает кружиться голова, а по спине течет пот. Пульс подскакивает и долбит в голову. Как спасти детей? Как их оттуда вывести?!

Пытаюсь нащупать телефон в кармане, но его там нет! Нет!

Слезы больше сдерживать не получается. Они начинают литься по лицу.

— Пожалуйста, — рыдая, опускаюсь на колени. — Можно я вывезу на площадку детей? Они маленькие. Они ни в чем не виноваты. Илона хотела, чтобы они были. Я знаю, что она была хорошая. И вы бы их очень сильно любили…

— Да, — начинает смеяться Евгения Павловна, — давай, умаляй лучше!

Пытаюсь сообразить, сколько у меня ещё есть времени на спасение. Минут пятнадцать-двадцать, если забрать спички.

Нужно ее просто вырубить. Вон той сковородой. И пусть я могу ее убить. Если другого выхода нет?

— Пожалуйста, простите меня, — подыгрываю. — Вы же тоже мать! Поймите меня…

Вдруг со стороны двери раздаётся звук открывающегося замка. Мое сердце в груди делает кульбит. Папа? Соседи? Господи, спасибо!

Но все оказывается ещё лучше и неожиданнее. Дверь распахивается, и уже через пару секунд на пороге кухни появляется Алферов.

— Лёша… — выдыхаю, впервые называя его по имени.

Мгновенно оценив ситуацию, он каким-то молниеносным движением ноги выбивает из рук Евгении Павловны спички, а после этого заламывает «маму», укладывая лицом в пол.

Она проклинает нас, орет и матерится. Ведет себя, как бесноватая из церковных сказок. Цепляет все, что может перевернуть и дотянуться. Срывает штору. Бьется головой об пол. Кусается…

В прихожей плачут дети, которых разбудили резкие звуки.

Я быстро выключаю газ и распахиваю окна по всей квартире, создавая сквозняк.

Водитель загораживает собой проход в квартиру от любопытных соседей, не давая им сунуть нос внутрь.

— А что это тут у вас? — Толпятся они. — Драка?

— Утку готовили, — появляюсь я перед ними, — передержали.

— Ааа… — разочарованно разбредаются они.

Алексей связывает Евгению Павловну шторой, как смирительной рубашкой и сажает в кресло.

— Иди в машину и успокой детей, — говорит мне таким тоном, что я даже не решаюсь обменяться с ним и