откажите. У нас трое детей.

Я повернулся назад:

— Я не мастер операций, да и условий нет никаких. Но и другой возможности тоже нет. Если вы дадите согласие и ваши родственники, то я попробую.

— Юноша, вы можете попасть в очень плохую историю, и ваша карьера закончится, не начавшись, — тихо сказал доктор.

— Согласен, Сергей Павлович. Можно так все оставить. Но я буду делать. Поможете?

— Помогу, — кивнул он.

— Иннокентий Семенович?

— Умаляю, не тяните. Уж лучше сразу, чем два дня еще.

— Тогда слушай мою команду, — набычился я в дверь, — нужен скальпель, острый, зажимы, какие есть. Игла и нити шелковые. Очень много кипяченой воды. Ставьте кипятиться воду и в ней прокипятите инструменты и нити. Около часа. Чистые простыни штук десять и пеленок штук пятнадцать проглаживаем раскаленным утюгом. Сожжете, ничего страшного.

— Зачем? — подал голос доктор.

— Надо так, — буркнул я в его сторону, — затем готовим место для операции. Нужен стол и хорошее освещение. Также нужен спирт. Много.

Был случай, врач сам себе вырезал аппендикс. Но то же наш человек. Мне нужен наркоз. Хлороформа еще нет. Эфир есть.

— Сергей Павлович, есть эфир этиловый? Он же серный.

— Здесь вряд ли вы его найдете. Я знаю о его свойствах уменьшать боль и применил бы, если бы имел.

Тогда только спирт. С точки зрения медицины он является истинным наркотиком. Потому что вызывает наркозный сон. Очень короткий период такого сна, плохо управляется, плохой выход, но все же это сон. Поэтому и наркотик. В отличии от конопли или амфетаминов, которые никакие не наркотики, а просто их внесли в перечень наркотических средств для контроля.

Я вышел в коридор. По комнатам и этажам громыхал голос Дмитрия Семеновича, человек пятнадцать носились в разных направлениях с ведрами, бочками, дровами, простынями. А я вспоминал, как это все делается. Если все упростить, то нужно разрезать живот в районе слепой кишки, то есть чуть выше гребня подвздошной кости, вытащить собственно кишку с аппендиксом, перевязать его ниткой, отрезать, зашить. Или зашивать не надо? Так вправить? Ааа! Ладно, потом надо зашить разрез послойно. Брюшину, мышцы и кожу. Дренаж вставлять? И если вставлять, то что? Резины еще нет. Значит, не вставлять. Не лапаротомия. И ушью наглухо. А там будь что будет. А помрет? И так помрет. Спокойно Маша, я Дубровский.

Домна сидит внизу, обложившись мешками. И ей, похоже, весело.

— Тетя Домна, нет ли с собой чего против боли? Может, заварим травки?

— Есть, как не быть. Не для продажи только.

Она достала маленький мешочек. В нем серые катышки и комочки.

— Вот, очень помогает. Маковая роса застывшая.

— Опий сырец? Неожиданно. Хотя как раз пригодится. Сделаем опийную настойку.

Я взял мешочек и пошел к доктору.

— Сможете организовать приготовление опийной настойки? Надо прокипятить в спирту на водяной бане часик и остудить. Его и будем использовать для обезболивания.

— Не беспокойтесь. С этим мы знакомы.

Через полтора часа в комнату вошел Дмитрий Семенович:

— Все готово. Спирт винный в бочке. Прикажете разлить?

— Да, по-мельче посуду возьмите.

Сергей Павлович видит мое состояние. Его рука легла на мое плечо.

— Не волнуйтесь. В любом случае вы желаете спасения жизни человека.

— Спасибо, доктор. Вы умеете зашивать раны?

— Умею. И я буду с вами в любой ситуации.

— Прекрасно. Трубки есть у вас? Тонкие из латекса или резины.

— Что такое резина?

— Блин.

— Прикажите испечь?

— Мне нужна тонкая трубка длинной пятнадцать сантиметров, — как можно спокойнее говорю я, — пять дюймов можно. Или около того.

— Есть стеклянные, но они длиннее. О, есть из бараньих кишок.

— Давайте из бараньих. Несколько трубочек нарежьте и в спирт сразу. Пусть стерилизуются.

— Что, простите, делают?

— Обеззараживаются.

— Вы верите в заразу, в народные воззрения?

— Давайте про это после.

Мы расположились в самой светлой комнате. Просторная гостиная с дубовым столом посреди. Я велел протереть спиртом все поверхности.

— Очень надеюсь на объяснение сих таинств, — хмыкнул Сергей Павлович.

— Пренепременно. А сейчас скажу, что от нашего вмешательства больной не умрет. А вот от послеоперационных осложнений вполне может. Их профилактикой мы и занимаемся.

Стонущего Иннокентия Семеновича уложили на стол. Я перекрестился на иконы и начал. Сначала обложили всего пеленками. Оставил только маленький участок живота. Две простыни использовали как халаты. Руки вымыли с мылом и потом спиртом. Больному дали разведенной водой настойки стакан. Через пять минут еще один. Глазки поплыли.

Я сделал разрез. Небольшой, десять сантиметров. Расширить можно, если надо. Под кожей желтая жировая ткань. Потом мышцы. Наконец брюшина. Вот будет сейчас нетипичное расположение. И конец. Но мне повезло. Я вытащил наружу слепую кишку с набухшим от гноя аппендиксом. Уложил на пеленку.

И он лопнул с конца. Гной потек на ткань.

— Сергей Павлович, внутрь не должно попасть ни капли.

Помощник хищно бросился с пеленкой и закрыл рану, как смог.

— Нам повезло. Если бы лопнул там, ничего бы не сделали. С перитонитом в этих условиях не справиться.

Я достал нитку, перевязал. Отрезал коротко отросток. Теперь кисетный шов. Утягиваем и вправляем в кишку. Сергей Павлович смотрит широко открытыми глазами. Шьем брюшину, мышцы, кожу. Вставляем трубку и подшиваем к коже. Пациент молодец, только иногда кряхтел да настойки требовал, какую и получал по полстакана.

Все. Закрываем рану повязкой. Велю вымыть и проветрить комнату, в которой будет лежать Иннокентий Семенович. Его переносят прямо на одеяле. Надо еще на счет диеты рассказать.

От психического напряжения дрожат колени, поворачиваюсь к выходу и вижу картину — все стоят и смотрят на меня, а я один посреди залы. Дмитрий Семенович в середине, рядом его супруга, супруга больного, еще какое-то воздушное прелестное существо, слуги, Никифор и Домна сбоку выглядывает. И только у ее одной хитрые глаза.

— Что? Сейчас его не кормить, только поить. Завтра протертая каша. За трубкой смотреть, чтоб не выдернул.

— Андрей, голубчик, — не слушая шагнул ко мне полицмейстер, — как все прошло?

— Да, вроде, нормально прошло. Еле успели. Еще час и не спасли бы. А так живет. Если осложнений не будет, то через неделю ходить можно.

— Прошу на молебен, — Дмитрий Семенович размашисто перекрестился.

Внизу уже ожидали батюшка с дьяком. Судя по следам, один молебен уже служили, пока мы делали операцию. Представили, их как отца Петра и отца Василия. Куда тут денешься. Полчаса усердно крестился, а сам вспоминал, где и какие косяки в лечении могут быть.

После молебна предложили обед. Меня посадили рядом с хозяином. С другой стороны разместился доктор. Домна с краю стола. Я хотел было перебраться к ней, но