Тетушка Матильда была ужасно говорлива. Она всегдарадовалась приезду своего внучатого племянника, да и сэр Стэффорд тоже любилиногда пообщаться с ней, однако теперь не вполне понимал, с чего вдруг емузахотелось к ней съездить. И почему это ему вспомнились фамильные портреты?Может быть, потому, что среди них был портрет его сестры Памелы, написанныйдвадцать лет назад одним из лучших художников того времени? Ему захотелосьснова увидеть этот портрет и рассмотреть его повнимательнее: проверить,насколько сильно сходство между сестрой и той незнакомкой, что стольвозмутительным образом нарушила привычный уклад его жизни.

С некоторым раздражением он снова взял программу концерта истал напевать нацарапанную карандашом мелодию. Тум-тум, ти-тум… и вдруг до негодошло: это была тема Зигфрида, мелодия его рожка. «Юный Зигфрид» – так вчерасказала ему эта женщина; не то чтобы именно ему, ее слова вроде бы никомуконкретно не предназначались и ничего не означали, поскольку относились ктолько что отзвучавшей музыке. И мелодия в программке тоже была обозначенамузыкальными значками. Юный Зигфрид. Вероятно, это должно что-нибудь значить.Ладно, может быть, все прояснится позже. Юный Зигфрид. Что же это значит, чертпобери? Почему и как, когда и что? Чепуха! Сплошные вопросы.

Он набрал номер тетушки Матильды.

– Ну конечно же, Стэффи, милый, будет чудесно, если тыприедешь! Садись на поезд, который отходит в половине пятого. Знаешь, он всееще ходит, но прибывает сюда на полтора часа позже и позже отходит изПаддингтона: в пять пятнадцать. И это, я полагаю, они называют улучшениемработы железных дорог. Останавливается у каждого столба. Ну ладно. Хорас тебявстретит.

– Значит, он еще здесь?

– Конечно, здесь.

– Ну да, разумеется, – сказал сэр Стэффорд Най.

Хорас, служивший когда-то конюхом, со временем ставшийкучером, а потом и шофером, по-видимому, и сейчас продолжает сидеть за рулем.

«Ему, должно быть, не меньше восьмидесяти», – подумал сэрСтэффорд и улыбнулся.

– Дорогой, ты очень мило выглядишь, загорел! – воскликнулатетка Матильда, окидывая его оценивающим взглядом. – Видимо, благодаряМалайзии; если не ошибаюсь, ты ведь именно там был? Или это был Сиам илиТаиланд? Все эти названия так часто меняются, что всего и не упомнить. Вовсяком случае, это был не Вьетнам, правда ведь? Знаешь, мне совершенно ненравится этот Вьетнам, я совсем запуталась: Северный Вьетнам, Южный Вьетнам,Вьетконг и все такое прочее, и все они хотят воевать друг с другом, и никто нежелает остановиться. Нет чтобы съездить в Париж или куда там еще, посидеть застолом и разумно все решить. Как ты считаешь, милый, я тут подумала, и, по-моему,это решило бы проблему: не устроить ли побольше футбольных полей, и пусть онивсе там собираются и дерутся друг с другом, но без этих смертоносных штуковин,без этого ужасного напалма. Я имею в виду, пусть просто толкают и пинают другдруга и все такое. Это понравится и им самим, и всем вокруг, и даже можно братьвходную плату с тех, кто захочет прийти и посмотреть, как они дерутся. Мыпросто не понимаем, что людям нужно давать то, чего они хотят на самом деле.

– Прекрасная идея, – улыбнулся сэр Стэффорд Най, целуя ееблагоухающую духами бледно-розовую морщинистую щеку. – А как вы поживаете,дорогая тетушка?

– Ну, я стара, – заявила леди Матильда Клекхитон. – Да, ястара. Конечно, ты не знаешь, что такое старость. Не одно, так другое: торевматизм, то артрит, то эта гадкая астма, то ангина, а то колено подвернешь.Вечно что-нибудь не так. Нет, ничего страшного нет, и тем не менее. Почему тыприехал ко мне, милый?

Сэра Стэффорда несколько ошеломила прямота вопроса.

– Я всегда навещаю вас после заграничных поездок.

– Тебе придется пересесть на стул поближе, – сказала теткаМатильда. – Со времени твоего прошлого визита я стала немного хуже слышать. Тыкакой-то не такой… Почему?

– Потому что я загорел, вы ведь сами сказали.

– Чепуха, я вовсе не об этом. Неужели у тебя наконец-такипоявилась девушка?

– Девушка?

– Я всегда чувствовала, что когда-то это произойдет. Всябеда в том, что у тебя слишком развито чувство юмора.

– Почему же вы так думаете?

– Так про тебя говорят. Да, говорят. Видишь ли, твое чувствоюмора мешает и твоей карьере. Знаешь, ты ведь связан со всеми этими дипломатамии политиками, этими так называемыми молодыми государственными деятелями, атакже старшими и средними, да еще со всеми этими партиями. Вообще-то я думаю,что незачем иметь так много партий, а главное – эти ужасные, ужасныелейбористы! – Она гордо вскинула свою консервативную голову. – Когда я быладевочкой, никаких лейбористов и в помине не было, никто знать не знал, что этотакое, сказали бы, что это чепуха. Жаль, что теперь это не чепуха. Еще, конечноже, есть либералы, но они ужасно глупы. А эти тори, или консерваторы, как ониопять себя называют?

– А с ними-то что не так? – улыбнувшись, поинтересовалсяСтэффорд Най.

– Слишком много серьезных женщин, поэтому им не хватает,знаешь ли, живости.

– Ну что ты, в наши дни ни одна политическая партия особенноне стремится к живости.

– Вот именно, – сказала тетка Матильда. – И вот тут-то,конечно же, ты ведешь себя неправильно. Ты хочешь внести немного веселья,хочешь немного позабавиться и поэтому немного подшучиваешь над людьми, а имэто, естественно, не нравится. Они говорят: «Ты несерьезный молодой человек».

Сэр Стэффорд Най рассмеялся. Его взгляд блуждал по стенамкомнаты.

– Куда ты смотришь? – спросила леди Матильда.

– На ваши картины.

– Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я их продала? Похоже, теперьвсе продают свои картины. Старый лорд Грэмпион, ты его знаешь, продал своихТернеров, а также несколько портретов предков. И Джеффри Голдман продал всехсвоих прелестных лошадей – по-моему, работы Стаббса? Что-то в этом роде. Акакие деньги за них дают! Но я-то не хочу продавать свои картины. Я их люблю.Почти все картины в этой комнате мне по-настоящему дороги, потому что это предки.Я знаю, что предки теперь никому не нужны, ну и пусть, значит, я старомодна.Мне нравятся предки. Я имею в виду, мои собственные. На кого ты там смотришь?На Памелу?

– Да. На днях я ее вспоминал.

– Просто поразительно, как вы похожи! Даже больше, чемблизнецы, хотя говорят, что разнополые близнецы не могут быть абсолютно похожи,если ты понимаешь, что я имею в виду.

– Тогда Шекспир, должно быть, ошибался, когда писал проВиолу и Себастьяна.