не сравнимым, например, с пьянством за рулем.

Интересно, что все амстердамские велосипеды — старые и обшарпанные донельзя. Это не результат дефицита, а, очевидно, дань ретромоде. Как же выдерживает это поветрие хозрасчет велозаводчиков? Не знаю. Возможно, они приноровились выпускать с конвейера сразу облезлые, ободранные машины. Иначе им просто не выжить.

В: А как голландцы относятся к нам?

О: Кстати, на щитке цепной передачи одного велосипеда я прочел надпись: «Я люблю велосипед». Крупными буквами, по-русски. Представляете себе — где-то в далеком Амстердаме, на площади Рембрандта… Но это поражает только вначале. Во-первых, вспомним сотни футболок, пуловеров, сумок москвичей с заграничными текстами. А чем голландцы хуже? Во-вторых, русский бум, особенный интерес к нашей стране. Две личности, вызывающие у голландцев неизменную симпатию и уважение, — Петр Первый и Горбачев. Петра помнят, «Борби» изучают. В витрине одежного магазина — огромный портрет Михаила Сергеевича, обвешанный всевозможными текстильными изделиями с надписями по-русски: «Перестройка», «Революция», «Гласность». Темная простая куртка украшена большими белыми буквами: «Рабочие брюки».

В: Почему — «брюки»?

О: Непонятно. Видимо, фабриканту достался переводчик-халтурщик. Еще пример русского бума: создан новый сорт сыра, который запросто назвали «Горбачев».

В: Пробовали?

О: Не привелось. Да и не привык я к такому фамильярному контакту со своим Президентом.

Но дело не в этом. Хочу подчеркнуть: к нашей стране относятся с особым вниманием и доброжелательностью. В самом престижном месте развернули выставку «Крокодила» — «Гласность и перестройка в карикатуре». Это грандиозный собор в центре города, так называемая «Новая церковь». Она действительно выглядит новой, хотя, по утверждению старожилов, в течение пяти, веков неоднократно испытывалась на прочность пожарами.

Наша делегация из четырех крокодильцев была приглашена на открытие выставки. Приглашена, понятно? А вы меня упрекаете в валютных тратах.

В: Ну, не ехидничайте. Расскажите, как прошло открытие выставки.

О: С большим успехом. Был, правда, один незапланированный случай. Накануне открытия выставки мы пришли в собор, где намечалась встреча с прессой. Экспозиция была уже почти готова, когда по неосторожности одного из рабочих большой стенд с карикатурами грохнулся на каменный пол. В соборе, славящемся исключительной акустикой, неожиданный звон и тарарам произвели потрясающий эффект. Мы бросились спасать рисунки, стряхивать с них битое стекло. Рабочий удрученно подметал осколки… Впрочем, назавтра все уже было в порядке.

Корреспондентам, свидетелям катастрофы, я предложил сенсационный заголовок для их репортажа: «Как рухнула советская перестройка в Амстердаме». Они посмеялись, но советом не воспользовались. Голландцы, мне кажется, ценят юмор. Вообще же это народ приветливый, спокойный, доброжелательный. Типичный средний голландец, по моим впечатлениям, — этакий белокурый верзила 190 см ростом, с короткими встрепанными волосами, в голубом джинсовом костюме, добродушно улыбающийся. Ему 22 года.

В: А как у среднего голландца с этим… ну, с моральными устоями? Вы понимаете, о чем я…

О: Тут все в порядке. В Амстердаме всего несколько «розовых кварталов», где сосредоточены проблемы секса. Тут и секс-музеи, и секс-магазины, и секс-шоу и просто распродажа любви. В огромных окнах-витринах, в розовом зазывном полумраке, пышно раздетые, стоят, сидят, полулежат особы наилегчайшего поведения. Предлагаются девицы любого возраста, любого цвета кожи. Очередей нет. Цена женщин вполне доступна — от пятидесяти гульденов. Вероятно, есть возможность поторговаться. Рынок ведь.

В: Гульден — это как будет на наши деньги?

О: Гульден — бутылка пива. Тысяча гульденов — месячное пособие безработного.

В: И тем не менее очередей, вы говорите, к девушкам нет?

О: Да, местных жителей они, видно, не очень привлекают. Весь расчет на туристов. Не на советских, вестимо. Мне эта выставка-продажа напомнила зоопарк, и о своем впечатлении я сказал корреспондентке нидерландского журнала. Она возразила: «При чем тут зоопарк? В зоопарке клетки на запорах, а эти женщины свободны». Вот так она меня умыла, и я почувствовал себя замшелым консерватором.

В: А по стране вы ездили?

О: Да, немного. Страна ровная, как лист полированной фанеры, без кочек. Вся земля поделена арыками на зеленые прямоугольники. В каждом отсеке пасется нужное количество скотины, жующее нужное количество травы в нужный отрезок времени. И журавли среди коров и овец вышагивают.

В: А это еще зачем? Ради экзотики?

О: А куда им, журавлям, податься? Чащоб нет, нет наших великолепно загнивающих водохранилищ. Удалой русской душе муторно тут. Шалаша с подсадной уткой тут не поставишь. Выстрелишь в утку — попадешь в полицейского. Хотя полиции до безобразия мало.

В: А вы лично могли бы жить в Голландии?

О: Страна чудесная, о такой можно только мечтать. А прожить я бы смог недели две, не больше. Уж очень привык бороться с трудностями.

Интервьюировал сам себя автор.

В ДУХЕ АГАТЫ КРИСТИ

Нынешней осенью произошла жуткая история. Там, за границей. А точнее — вблизи одного из промышленных центров Великобритании.

Серебристый приземистый «форд» несся по широкой магистрали в сплошном потоке машин. Внезапно из третьего ряда он круто зарулил влево и, создав серьезную аварийную обстановку, беспомощно ткнулся в зеленый бордюр.

Во множестве завизжали тормоза. Джентльмены, высовываясь из своих автомобилей, возмущенно реагировали и не всегда при этом достойно выражались. Подлетел моторизованный регулировщик и, заглянув в остановившийся «форд», остолбенел.

Там, внутри, находились четверо, и все четверо были абсолютно мертвы. У каждого из трех пассажиров в груди торчало по громадному мексиканскому кинжалу с инкрустацией. У водителя же шея была туго стянута тонким шнуром, а запястья скованы наручниками.

Скоро на обочину спикировал полицейский вертолет. Вместе с комиссаром Дакоттой прилетел его молодой белобрысый помощник Вайзеншварц и кучка рядовых сыщиков, фамилии которых знать необязательно. Была и собака, хмурая и высокомерная.

Осмотрев и обнюхав место происшествия, все крепко задумались. Лишь комиссар, посвистывая, щурился на нежаркое солнышко и, казалось, совсем не интересовался подробностями дела. Внезапно он круто обернулся к Вайзеншварцу:

— Ну, выкладывайте вашу версию.

— Шофер зарезал своих пассажиров и покончил с собой.

— Но прежде надев на себя наручники?

— Нет, видимо, это сделал кто-то посторонний…

— И на ходу выскочил из машины? Где же он? И зачем надевать наручники на убитого?

— Их надели еще на живого.

— И после этого он вел машину и удавился?

— Тогда я не знаю.

— Вся эта едущая публика, — комиссар широким жестом показал на поток машин, — имеет право не знать. Вы, Вайзеншварц, такого права не имеете. Даю вам два дня.

…Через два дня Вайзеншварц принес Дакотте сведения о всех погибших. Один из пассажиров был жителем крохотного