переключатель, пусть сама догадывается.

Может быть, она и догадалась. Во всяком случае, она не спросила меня: почему? Она сказала:

— Что же это — чудо? Или взлет технической мысли?

— Кто его знает, — ответил я. — Хреновина собачья.

— Саша, — сказала она, — а давай зайдем в магазин. В этот, как его, «Эфир»?

— «Волны эфира», — поправил я. — Ты тоже хочешь купит ДПБ?

— Нет, сказала она. — Это штука страшная. И унизительная. Вернее, унижающая. Впрочем, не тех, кто вокруг. А тебя. Только тебя. Потому что все не виноваты, они не в курсе. А ты — знаешь. Ты специально, с расчетом, жмешь на кнопки.

— Так зачем же туда идти? — возразил я.

— Как зачем? Как это зачем? — возмутилась она. — Да ты представляешь, если накупят таких штук! Ты вот понял — и раздавил ее, а кто-то и не раздавит! Мы спросим, кто выпускает эти переключатели, и поедем на завод. Или напишем. Всем классом. Мы в Верховный Совет напишем. Пусть там разберутся, пусть прекратят делать эти штуки. Нельзя же, как ты не понимаешь?

— Понимаю. Пойдем, — сказал я.

10.

В полутемном зале магазина покупателей вообще не было, ни одного. Так же светились тринадцать телевизоров, из них девять цветных. Кучерявый паренек в сером халате с яркой брошкой «В. Э.» нес из подсобки стопку красивых коробок.

— ДПБ есть? — спросил я его.

— Что? — с неудовольствием переспросил он.

— А Жанну можно?

Парень удивленно взглянул на меня:

— Какую Жанну?

— А вот. Она за этим прилавком. Торгует. Беленькая такая. Блондинка.

— Петь! — крикнул парень.

Из подсобки вышел другой парень, тоже молодой, но уже с заметной лысинкой.

— Вот, — сказал кучерявый. — Вот он за тем прилавком. Никакой Жанны тут не работает.

— А Иннокентий Иванович?

— Иннокентий Иванович? — Кучерявый задумался. — Не знаю. Петь?

Петя пожал плечами.

— Директор. Тарас Бульба, — объяснил я.

— Заучился ты, видать, кореш, — сочувственно сказал кучерявый. — Тарас Бульба. Пульхерия Ивановна. Девочка, иди, прогуляй его по улице, пусть мозги продует.

— Ну хоть скажите, дистанционный переключатель у вас есть? — крикнул я.

— Будет, будет, успокойся, — сказал Петя. — Заходи лет через пятнадцать, будет…

Мы вышли на улицу.

— Но ведь все это было! — сказал я. — И ДПБ, и Тарас. Ты мне веришь, Жанна?

— Верю, — сказала она. — Идем, ладно.

НИДЕРЛАНДСКОЕ ИНТЕРВЬЮ

ВОПРОС: Ваше самое сильное впечатление от Голландии?

ОТВЕТ: Вот представьте: мы сидим за столиком на берегу залива в рыбацком поселке, пьем голландское пиво…

В: Хорошее пиво-то?

О: Плохого голландского пива не бывает. Вы не перебивайте, пожалуйста. Итак, сидим, а рядом примостилась голландская кошка, трудится над голландской свежей рыбкой. Неведомо откуда появляется жизнерадостный голландский кабыздох, белый и пушистый. Он дружелюбно кружит вокруг кошки, желая разделить с ней трапезу. Та, эгоистка, выставив локти, методично поворачивается к попрошайке спиной. Озадаченный холодным приемом, песик минуту думает, потом решительно поднимает ногу и окропляет скупердяйку. После чего весело убегает.

Я подумал: наши, советские, собаки так не поступают.

В: А вы не подумали, что государство, посылая вас в командировку, зря только тратило дефицитную валюту? Ничего себе впечатление…

О: А вы ждете обычного скулежа о том, что у них в магазинах, ах, вы представить не в силах, есть всё-всё, что вам хочется и чего не хочется? Сколько же можно травить нашего потребителя? А я вот считаю, что при всем ихнем изобилии голландцы, выигрывая материально, проигрывают морально.

В: Как это?

О: Ну вот вам пример. Королевство производит сто тридцать сортов сыра. И любой сорт можно купить без очереди. Но я вспоминаю своего распаренного соотечественника, выдирающегося из толпы с судорожно зажатым в руке куском сыра неопределенной формы и неопознанного сорта. Я сравниваю его безумно счастливое лицо с безразличной физиономией голландского сыроеда… Нет, нидерландцы лишены наших радостей, и надолго. Пожалуй, навсегда.

В: А сколько же сыра там дают в одни руки?

О: По-моему, мало. Граммов сто пятьдесят, от силы двести, да еще тонко нарезанного.

В: Я слышал, что Голландия — удивительно чистая страна, что хозяйки каждое утро моют с мылом фасады своих домов плюс прилегающий кусок улицы. Это соответствует истине?

О: Я видел, как владелец магазинчика заново покрывал стерильно белую дверь своего заведения слоем столь же стерильно белой краски. Мне показалось это разгильдяйским расточительством. Наши ремконто-ры запланировали бы обновление подобной двери год этак на две тысячи десятый, не раньше. А потом перенесли бы срок еще на два года.

А насчет хозяюшек… Я специально рано утром выходил на их поиски. Да, ко многим фасадам прислоняют длиннющие лестницы, и спортивнее молодые люди швабрами протирают окна. Правда, особо глазеть на них не рекомендуется: лучше, гуляя, внимательно смотреть под ноги, иначе рискуешь вляпаться в — как бы поделикатнее выразиться? — человеческие экскременты. Фекалии, иными словами.

В: Ну уж… В европейской передовой стране? Ваше наблюдение — не рецидив ли времен старой доброй «холодной» войны?

О: Да нет, это правда. Говорят, что запрет испражняться на улицах якобы ущемит права человека. Безусловно, отбросы эти принадлежат отбросам общества: наркоманам, бродягам, уличным нищим — неизбежной пене на берегах такого портового города, как Амстердам. Но важно, что к восьми часам утра город блещет чистотой.

В: Простите за некомпетентность, но у них столица все-таки Амстердам? Или все-таки Гаага?

О: Этого, по-моему, и сами голландцы до конца не понимают. Вроде бы столица — Амстердам, а парламент, резиденция королевы, посольства — все это в Гааге… Надо бы им с этим разобраться. Так же, как и с названием страны. То ли Голландия, то ли Нидерланды… Странно все это. И подозрительно.

В: Ну, а как выглядит Амстердам? Красивый город?

О: Необыкновенно. Плюс к этому буйная праздничность, веселье. У нас такого не бывает и Первого мая (я говорю о дневных часах* пока еще народ не наклюкался).

Трещат яркие флаги расцвечивания, пробуют верхнее «ля» уличные певцы, бренчат передвижные вагончики-шарманки с куклами, по бесчисленным каналам фланируют прогулочные катера, прохаживается пестрый люд в самых невообразимых одеяниях. Зеленоволосые панки показывают фокусы, в подворотнях балдеют неагрессивные наркоманы, подвывают, приплясывая, белозубые индонезийцы. Шныряют велосипедисты…

В: Водку продают?

О: Запросто… Я-то налегал на пиво.

В: Хорошее пиво-то? Впрочем, простите, я уже спрашивал. Да, так что вы сказали: велосипедисты?

О: Их очень много, это заметная часть голландской нации, пользующаяся особыми — привилегиями. Они вчистую игнорируют правила уличного движения, заставляя автоводителя нервно крутить баранку и до упора топить педаль тормоза. Не приведи господь шофера сбить велосипедиста, это считается преступлением № 1,