сказал он. — Вон на углу моя таратайка. Прыгай на нее и чеши в школу. Тридцать шестая школа-то?

— Ага, — кивнул я.

— Всё! Мотоцикл во дворе оставишь, я подойду! Ключ в коляску положи, под коврик. Пошел!

Я побежал. Вслед мне он крикнул:

— Заднюю скорость только не включай, это тебе ни к чему!

Машина была — блеск! Новенький желто-синий «Урал», двухцилиндровый. Я и не знал, что у них есть задний ход…

8.

Мне повезло. Первым уроком была физкультура, и Андрей Владимирович вывел наш класс на пробежку по причине хорошей погоды. Я лихо влетел во двор, срезал угол под носом нашего первого бегуна, моего первого друга Вальки Ивачева, и с шиком тормознул. Тормоза были отрегулированы железно.

Многоголосо и радостно заорали ребята. Пыля кедами, подскочил Андрей Владимирович:

— Бочаров! Это как понять?

Ребята столпились вокруг меня. Толстый Алька Крутиков завистливо тронул трос сцепления. Только две-три девчонки как бы равнодушно стояли поодаль. Среди них я успел заметить Жанну Гиталову, ее синий свитер.

— Да так, — сказал я спокойным голосом, но чуть погромче, чем требовалось — чтобы было слышно всем, даже тем, кто стоял поодаль. — Так это, Андрей Владимирович. В задержании участвовал.

Фраза получилась удачной. Я не соврал: ведь действительно я был участником задержания. Задержания меня сержантом милиции.

Ясно, никого такой неопределенный ответ не удовлетворил.

— Кого, Сашка? Кого задерживал, Бочаров? Где он? А почему ты? Ты с милицией, да?

Вопросы сыпались со всех сторон — кроме той полосы отчуждения, где стояла Жанна.

А вздохнул, развел руками:

— Пока рассказать не могу. Пока секретно.

И это тоже была правда: не мог я ничего рассказать. Я не собирался делиться ни с кем, даже с Ивачевым, тайной моего сокровища — ДПБ. Весь эффект его действия зависел от строгой секретности.

Андрей Владимирович задумался. Он, видно, соображал, как реагировать дальше: с одной стороны, надо бы отругать меня за опоздание, за лихачество с мотоциклом. С другой стороны — задержание, секреты… А вдруг я — юный герой? А он прохлопает?

Спас его звонок. Он махнул мне рукой:

— Разберемся, Бочаров.

Разбирайтесь. То ли еще будет.

Вторым уроком у нас была физика. Физику я тянул еле-еле, из «трояков» не вылезал и предмет этот страстно не любил. Но сейчас мне было все равно: со мной мой верный ДПБ. Он выручит, теперь я знал это твердо, и потому спокойно занял свое место за третьим столом. Это место было исключительно удобным: можно было одновременно видеть доску, учителя и Жанну — почти в профиль. Я даже не раз пытался нарисовать ее портрет, да безуспешно: в рисовании я волоку еще хуже физики.

Как всегда, уверенно, размашисто вошел в класс Юрий Васильевич. Коротко поздоровавшись, он кинул папку на стол и, не садясь, поманил меня пальцем и мотнул головой: выходи, мол, Бочаров.

Я медленно поднялся с места.

— Живей, Бочаров, — требовательно и сухо сказал Юрий Васильевич, вглядываясь в меня из-за огромных очков. — У нас сегодня много работы. И если не готовился — скажи сразу, не тяни. Ставлю «двойку» и перехожу к следующему вопросу.

Тихо щелкнул мой переключатель. Юрий Васильевич неожиданно улыбнулся.

— Шучу, — сказал он. — Не бойся; Я понимаю, так бывает: человек подготовился отлично, а отвечать — ну просто душа не лежит. Ну и ничего особенного. Так что садись, Бочаров, если не хочется отвечать. Принцип добровольности никогда не мешал учебному процессу.

ДПБ щелкнул второй раз.

— И знаешь. Бочаров, — проникновенно сказал физик. — Знаете, ребята? Крутиков, не крутись! Гиталова! Ребята, я лично уверен, что из Бочарова получится гениальный ученый. Курчатов. Ландау. Нильс Бор. У Бочарова оригинальный метод мышления. Поверьте мне, у меня глаз острый.

Он оглянулся на стену, на портрет Эйнштейна, Эйнштейн тоже посмотрел на него — устало и мудро.

— Недолго вам здесь висеть, сэр Альберт! — напыщенно воскликнул физик. — Он сменит вас.

— Ура! — крикнул кто-то, наслаждаясь необычным зрелищем. Кто-то захохотал. Ребята восприняли речь Юрия Васильевича, как спектакль, как чудачество. Это меня не устраивало. Тогда я методично стал направлять свой переключатель на всех по очереди и щелкал, щелкал, щелкал… Михайлов, Возницына, Петрашова, Крутиков, Ивачев… И насмешка тут же слетала с их лиц, заменяясь неподдельным восторгом и почитанием.

Тут я повернулся к Жанне. Пляска и карнавал во главе с учителем и вся эта хреновина собачья почему-то меня не радовали. Вроде бы и приятно чувствовать себя центром внимания, звездой, суперменом, приятно знать, что ты можешь властвовать над кем угодно, стоит только шевельнуть пальцем. Только шевельнуть пальцем… И тем не менее…

Что меня поразило? Пусть ^бы Жанна была равнодушной или недовольной. Или даже презирающей. Или… Но я увидел в ее взгляде иное. Я бы назвал это усталой брезгливостью.

«Ну, нравится тебе это юродство?» — говорили ее глаза.

«Нравится», — хотел я ответить ей с вызовом. Моя рука с переключателем медленно — поднялась. Секунда — и Жанна присоединится к общему похвальному хору. Вон кто-то уже и аплодирует. Рукоплескания перейдут в овацию. И она тоже будет аплодировать, как все. Ну, что же ты, нажимай.

Я не нажал на кнопку. Я раскрыл ладонь, и переключатель скользнул с ладони на пол. Таинственное мерцание исчезло. Для верности я наступил на ДПБ каблуком. Я раздавил мой перспективный, мой всесильный прибор, как орех. Как гадину.

Наступила тишина.

— Ну, хватит, ребята, — произнес физик. Он сел за стол, снял очки и минуту сидел неподвижно, закрыв лицо ладонями. И все сидели неподвижно. Потом Юрий Васильевич спокойно сказал:

— Пошутили и займемся делом. Извини, Бочаров, я тебе выставлю «двойку». Подумай серьезно об оценке в четверти.

— Я знаю. Я догоню, Юрий Васильевич, — сказал я и незаметно поднял с пола раздавленный переключатель. Что же за странная сила была заключена в нем и куда она вытекла? Пластмасса, яркие зеленые проводочки. Два самых обычных предохранителя. И черная вязкая масса-вроде смолы…

Вот я и стал, как все. Рядовым, будничным школьником. Троечником. Как ни странно, я чувствовал огромное облегчение. Да, я не капитан футбольной команды. И завтра Три Губы попомнит Шишу свое унижение. И я не знаменитый ученый, Эйнштейн может спокойно висеть на гвоздике над доской. Ну и что? Если захотеть как следует, если сделать это целью жизни…

9.

Вышло как-то само собой, что из школы мы пошли вместе с Жанной, вдвоем. И я ей все рассказал. Подробно. Со всеми деталями. Я изображал в лицах маму, и Три Губы, и регулировщика с его мотоциклом. Единственное, о чем я умолчал, — это почему я уничтожил