— Я всегда думал, что стою полтора!

— Уговорил, старый бес! Люди будут говорить о пятнадцати!

— А лучше, сразу сотню, раз уж ты хочешь поторговаться по такому глупому поводу.

— Чем тебе плох повод? Мы зато посмеялись, а смех продлевает жизнь.

— Странно, — покачал белоснежной головой Бьярн, — никогда не любил смеяться, а пережил всех.

— Это Смерть посмеялась над тобой, не более того.

* * *

Наконец-то долгий подъем кончился. Карета остановилась под длинным и высоким дощатым навесом — и дождь с солнечными лучами остановит, и чужие глаза меньше разглядят. К дверце тут же кинулось два прихлебателя — еще один стражник стал чуть в сторонке, вскинув арбалет-цагру к плечу.

Однако! Дрогнет рука, и все! Хлопнет тетива, и тяжелый болт пробьет насквозь — разве что оперение из тонких дощечек застрянет в ребрах.

Хото уступил честь первым выходить Дюссаку — его знали в лицо, так спокойнее. Следом и сам спустился по короткой — в две перекладинки — лесенке. Стража явно ждала кого другого — рожи так и вытянулись. Но пригляделись к богатому хубону, слегка обмякли. Птицы низкого полета такой не заработают, да и побоятся на плечи накинуть.

— Наверх? — уточнил он у Дюссака, уже успевшего заметить какой-то непорядок и начавшего распекать подчиненных. Что не так, Высота не понял, но подзатыльники так и мелькали.

— Думаешь, лучше сразу в подвал? — прищурился Дюссак, оторвавшись от воспитательной экзекуции.

— Я там не был, вдруг что интересное. Или сундуки с золотом наш господин Фуррет хранит где-то в другом месте?

— Может, тебе еще и ключ от подвалов дать? От мертвого осла уши, мастер Хото! А нам, да, действительно, наверх. Не всю ты память пропил, молодец!

— Постоянство — первый признак мастерства! — многозначительно проговорил Высота, и, прочистив нос, громко харкнул в лужу, под ноги арбалетчику.

Тот дернулся, но тут же снова принял суровый вид цепной гиены.

Конечно же, наверх их повели не через главный ход — возле него как раз кого-то избивали — стадия разбитой морды уже прошла, и несчастного методично и вдумчиво забивали ногами насмерть. Рядом стояло два скучающих стражника, делая вид, что все так и надо. За углом нашлась неприметная дверца, настолько неприметная, что, не зная тайны, мимо пройдешь и не почешешься.

За нею обнаружилась лестница. Дюссак и Хото молча зашагали наверх. На каждом этаже их встречала дверь с небольшим смотровым окошком и парой хмурых верзил за нею. Верзилы были огромны, и явно умны — этакие откормленные кабаны, готовые в любой миг поднять вражину на клыки. Никакого сравнения с теми оболтусами, с которыми Дюссак приехал в гости. Нарочно таких безалаберных взял? Показывая, мол, с миром заявился?

Лестница закончилась коротким коридором.

— Ну все, — выдохнул сквозь зубы Дюссак, — почти пришли.

— Почти — не считается, — поправил его Высота. И первым шагнул по знакомому пути.

Стены коридора были завешены плотной тканью. И за нею, Хото был готов голову дать на отгрыз стае мяуров, сидели бойцы в полной боевой готовности, с копьями в руках. Готовые при первом признаке опасности, сунуть длинное и хорошо заточенное перо в негодяйскую печенку. Словно в предчувствии стального жала, печенка судорожно задергалась. Во рту стало очень гадко…

Коридор, как и все предыдущие, кончился дверью — массивное сооружение — плечом не вышибешь, все кости переломаешь.

Первым, что увидел Хото, войдя в кабинет господина Фуррета, стала гнусная ухмылка зажившийся на свете мумии. Стенолаз выругался.

Впрочем, Бьярна от вида Высоты тоже перекосило. Оба синхронно сплюнули.

Господин Фуррет и Дюссак, явно ожидавшие подобного, хохотнули.

— Вижу, вы друг другу очень рады, — хмыкнул Фуррет.

— Аж блевать тянет, — признался Бьярн.

Хото вежливо промолчал. Так показалось со стороны, разумеется. Стенолаз не на словах, а на деле боролся с приступом тошноты — в кабинете отчаянно пахло какими-то цветами и тому подобными благовониями. Высота и так-то запахи не особо переносил. А уж в нынешнем своем состоянии — пьяном похмелье — его и вовсе выворачивало наизнанку.

— Ладно, господа! — вымолвил Фуррет, внимательно глядя на позеленевшего стенолаза, — будьте добры, оставьте меня и мастера Хото на несколько минут. А ты, — оглянулся он на Высоту, — марш к окну! Заблюешь ковры, спишу в галерники!

Хото, не заставив повторяться, кинулся к приоткрытому окну, жадно начал вдыхать свежий воздух, очищая легкие от липкого аромата.

Бьярн долго и со вкусом выбирался из кресла, поминая наглых малолетних ублюдков, не знающих отца. Вот мать-то их, Бьярн знал лично, да…

Дверь мягко захлопнулась за спинами ушедших.

— Отдышался?

Хото обернулся:

— Не уверен, но вроде бы да.

— Вот и хорошо. Присаживайся, — кивнул Фуррет на освободившееся место Бьярна.

— Король умер, да здравствует король! — кисло пошутил Высота, но в кресло плюхнулся. — К чему такая спешка?

— Ты еще не понял? — Фуррет задал вопрос и чуть наклонил голову набок, внимательно глядя на Хото. — За тобой долг, мастер Высота.

— Я отдал все долги, мастер Фуррет. Уже давно.

Фуррет выдохнул сквозь зубы — вышло чересчур зловеще — будто гигантская рептилия в теле человека:

— Давай не будем кривляться. Бубо угробил именно ты. И плевать, что этот мудак задолбал всех и вся! И плевать, что он был должен, что тебе, что еще паре дюжин человек! Ты угробил хорошую дойную корову. Еще и спер добрый шмат говядины, испоганив часть остальной туши. Напомнить, что за такое бывает? И, повторюсь, мне плевать, что этого жадного подонка настигла в твоем лице справедливость! Высшая справедливость в моем лице лишилась изрядного процента дохода!

Хото молчал, внимательно изучая рельеф подлокотников кресла, особое внимание уделяя коротким когтям.

— Раз молчишь, значит, признаешь вину. И да, с семьей Бубо вышло нехорошо.

— Я предпочитаю божий суд в таких делах. В конце концов, и в борделях можно жить. Ты же держишь обеих для личного пользования, не вручил еще Ратту и его береговым крысам? И да, раз уж зашла речь о борделях и шлюхах… Раз тут сидел этот буйный старикашка, значит, надо кого-то убить? И этого «кого-то» много и правильной дракой не пахнет? Какая-то из банд решила, что господин Фуррет перестал ловить мышей? И надо осуществить показательную порку?

— Знаком человек по имени Рэйни?

— Человек? — фыркнул Хото. — Да это ходячая свинья, да простят меня честные и вкусные хрюшки за сравнение!

— Знаешь, — потер ладони Фуррет, — уже лучше! Можно сберечь полсотни слов.

Высота отмахнулся:

— Этого хряка все знают. Любит шалить на границе порта и «чистых» районов. В сам порт не лезет, опасается Ратта. Тварь та еще, и банду подобрал под стать. Но зачем я? Там хватит и седой развалины с десятком обормотов Дюссака.

— Нужна полная уверенность, что Рэйни не сбежит. И еще нужна жестокость. Настоящая. Чтобы содрогнулись, представив себя на месте подвергнутых. Кто, если не ты?

Хото тяжело вздохнул:

— А ведь этот день мне не нравился с самого начала.

— Трудный день, — согласился Фуррет, — но тебе, хотя бы, не отпилили голову.

— Возможно, это лучший вариант, — меланхолично проговорил Хото, — и вообще, господин Фуррет, не найдется ли у тебя горячего вина? Можно без пряностей. Я зверски продрог.

— Эй! — рявкнул господин Фуррет. — Вы, оба, за дверью! Хватит подслушивать! Заходите!

Дверь тут же распахнулась.

— Дюссак, — скомандовал Фуррет, — не сочти за труд, свистни кухарям, чтобы принесли горячего вина, а то Хото изойдет на сопли и толку от него не будет.

Дюссак кивнул, шепнул одному из безмолвных стражников приказ на ухо, тот дробно ссыпался по лестнице.

— Ты так сказал, будто от него этот толк будет? — просопел Бьярн, топчась у входа — его кресло было занято. И мерзкий хорек вытирал свои грязные пальцы об его меч!

— Какой-то, да будет! — хихикнул Высота. Его начало знобить, а что в желудке творилось — и врагу не пожелаешь!

— Разве что на твоих соплях кто-то подскользнется и расшибет себе голову!

Хото лишь улыбнулся в ответ.

Кухари у господина Фуррета, что молнии! Раз, и перед Высотой стоит парящая кружка.

Стенолаз обхватил ее обеими ладонями — горячая глина приятно грела ледяные пальцы. Покосился на Бьярна — тот так и стоял у двери, не зная, куда себя деть.

— Раз уж судьба, в лице господина Фуррета, нас снова свела вместе, то какой у нас план, ветхобородый?

— Заходим и убиваем всех. Кто убежит,