– Вы замолчали, доктор, – Аурей сидел, немного склонив голову на бок, будто внимательно вслушивался во что-то.

– Потому что вы ни о чем не жалеете! – не выдержал Альберт. – Потому что… Аурей, ваша беспомощность, о которой вы мне сказали в тот раз, вызывает у вас больше переживаний, чем ваш ужасный поступок. Почему? Ответьте: почему?

И Аурей ответил тут же, словно заранее знал, о чем именно спросит Альберт. Доктор же мимолетом ощутил, будто Аурей действительно знал о его намерениях. Но это чувство быстро прошло.

– Почему? – переспросил Аурей. – Донна и дети сейчас в лучшем мире, доктор Горовиц. Я скоро к ним присоединюсь. Мне жаль, что я заставил их пройти через такое, но там, где они сейчас, им лучше. А мы? Поглядите на мир вокруг.

– Мир вокруг… – рассеянно повторил Альберт, ощутив, что на него снова накатывает, как в тот раз.

– Да, доктор. Мир вокруг. Я живу с этим чувством много лет. С того самого момента, как мы с Донной зажили хорошо, как все люди. Когда у нас родились дети. Наша жизнь текла просто, без изысков и рисков, да, мы хорошо жили, но, доктор, это ведь и есть беспомощность.

На Альберта накатывало всё сильнее и сильнее, волны душного мрака захлёстывали его с головой, и он почти что потерял сознание на стуле, а Аурей всё говорил и говорил, глядя на Альберта прямо и не моргая.

– Мы сделали всё, что нужно было сделать в наших жизнях, и дальше всё текло своим чередом. Хорошо текло, вы скажете? Но что это, как не беспомощность? – Аурей уже не просто говорил, он заявлял, требовал, он проповедовал. – Я помню, как мы с Донной познакомились и первый раз переспали. Я закрыл глаза и уснул рядом с ней, а открыл их уже в сорок лет. Вся моя жизнь пролетела передо мной за один миг, а для чего? Ради чего? Беспомощность, доктор. Беспомощность. Я вижу её всюду. Я был беспомощен, когда мои родители давили на меня, и попытался вырваться из этого, но они всё равно победили в своём стремлении. Я был беспомощен, когда узнал о том, что сделала Донна, потому что она даже не спросила меня. Но и она была беспомощна в тот момент. И мои дети были беспомощны, когда я убивал их. Вы чувствуете это, доктор? Ощущаете? Даже сейчас.

– Вы беспомощны, потому что вы находитесь под стражей… – прошептал Альберт.

И Аурей кивнул в ответ.

– Да. Да. Все наши жизни, всех людей мира. Все мы уродливо беспомощны. Мы скованны причинно-следственной связью. Ощущаете это, доктор?

Альберт ощущал, бессильный, раздавленный той горечью, что хлынула на него от его пациента.

– И после этого, вы спрашиваете меня, почему? Почему, доктор?

Очень едко, но удивительным образом без издёвки усмехнувшись, Аурей снял со своей головы липучки и кинул их на стол.

– Не знаю, что вы там чувствовали про аборт, – сказал он. – Донна правда его сделала, но мне было наплевать. Они лишь подтвердила, насколько я беспомощен, я задумался. Я знал, что потеряю контроль над собой, я думал, что пересилю это чувство, эту беспомощность, но не смог. В итоге я сделал то, что должен был сделать, что обязан был сделать, то, о чём слышал предупреждения, то… Это лишь…, впрочем, ладно. Неважно. Чувствуете, доктор? Вы чувствуете это?

Альберт не нашел сил ответить. С огромным трудом он поднялся, снял провода и, взяв папку со стола, ушёл пошатываясь.

Альберт вернулся в кабинет с чётким ощущением, что он избит, что из него вышибли всё сознание, весь дух, весь разум. Едва только входная дверь закрылась за ним, он смог лишь защёлкнуть замок, а потом плюхнулся на пол и вытянулся во весь рост.

Пережитое, прочувствованное металось в его голове, колотясь о стенки черепа. Альберт всеми силами хотел обмануть себя, сделать вид, что не понимает ни то, о чём ему говорил Адкинс, ни то, что передалось ему во время сеанса.

Но на самом деле он понимал. Это самое страшное.

Всё стало на свои места, по крайней мере в момент отчаянного бессилия и тоски. Умом Альберт осознавал, что нужно встать, умыться, может быть выпить ещё какое-нибудь лекарство, что поможет ему прийти в себя, успокоиться, но сделать этого, при всём желании, не мог.

Его метало. Швыряло. Лихорадило. Альберт хотел бы ухватиться за что, за какие-то хорошие воспоминания, мечты, но просто не знал, как это сделать.

Он катался по полу, хныча, поскуливая. От пережитого его колотило. Перевернувшись на бок, Альберт скрючился в позе эмбриона и закрыл глаза. Слёзы брызнули из-под закрытых век, и, вроде бы, стало легче.

Мрак. Вокруг только мрак, бесконечный, всепоглощающий, и Альберт никак не мог спасти себя, найтись во мраке. Альберт тонул, задыхался, и никто не мог помочь ему.

Он и сам не заметил, как уснул.

Хороший сон, настоящий.

Альберту снилось, как он познакомился с Лин.

Точнее, как с ним познакомилась она.

На одной из студенческих вечеринок, которые устраиваются везде, всегда и без особенного повода, Альберт впервые в жизни накурился травы и полусидел-полулежал на диване. Абсолютно новые, ни с чем не сравнимые чувства: зрение упорно цеплялось за любое мало-мальски интересное, и Альберту нравилось ловить тягостные, рассеянные мысли.

Он и сам не заметил, как рядом бухнулось ещё одно тело.

Резко звякнули бутылки на небольшом журнальном столике. Лениво повернувшись, Альберт увидел красивые длинные женские ноги в ужасающе безвкусных лосинах, расшвыривающие пустые и полупустые бутылки со стола.

– Смешно… – Альберт глупо захихикал.

– Ага, – ответила Лин. Тогда ещё Альберт её имени не знал, но с тех пор суженая не особенно изменилась: то же каре, те же привычки. – Пиво тут говно.

Лениво оглядывая женские ноги в лосинах, Альберт вспомнил, что вообще-то в руке у него зажат остаток сигареты с травой.

– Хочешь? – дружелюбно протянул он косяк собеседнице, не сводя взгляда с её ног.

Та молча и властно выцепила самокрутку и парой затяжек добила её. Альберт сразу понял, что она курит не в первый раз.

– Трава – говно, – авторитетно заявила Лин. – Сам покупал?

– Не… вообще-то, я сюда с другом пришёл, я раньше вообще не курил, а он меня сюда привёл, ну и дал мне сигарету, сказал, что там трава, и я…

Альберт поймал себя на мысли, что ужасающе многословен.

– Стоп, – сказал он и снова глупо захихикал. – Какую же чушь я несу…

– Ага. Другу своему потом передай, чтобы за хорошую траву можно и заплатить больше. Мог бы вообще зайти в аптеку и взять по закону. Дороже, но того стоит.

Лин закинула ногу на ногу.

– Ты уже три года на мои ноги пялишься.

– Ой! – Альберт дёрнулся и быстро, как ему казалось, повернул голову выше, чтобы увидеть лицо собеседницы. – Извини пожалуйста, я просто… – он резко замолчал. Контролировать себя в таком состоянии тяжело. – Альберт, – наконец сказал он. – Горовиц. Альберт.