Альберт чувствовал, что директор уже и сам не рад, что впутал его в это. Но, довольный или нет, просто так директор дело Адкинса уж не заберет.

Антон Пилипчик – воплощение тяжёлой руки начальства и точно такой же тяжёлой начальственной справедливости.

Альберта оставили наедине с собой. Время хоть и шло незаметно, но до терапии Адкинса еще далеко.

«Ещё не время», – подумал Альберт. – «Значит, доктор Зильберман…»

Вспомнив откровенную беседу с Зильберманом, Альберт решил, что самое время воспользоваться приказом Пилипчика и попросить у старого психиатра совета.

Он поднялся, схватил папку и быстрым шагом вышел из кабинета.

Кабинет Зильбермана находился в самом дальнем от палат пациентов конце. Самое малосолнечное крыло Оак Мэдоу, доступ света туда закрывали вековые деревья, рубить которые запрещал закон.

Альберт постучал и вошел, не дождавшись ответа. – Исайя предпочитал, чтобы гости входили сразу.

– О-о-о! – Исайя вскинул руку вверх. – Альберт! Входите-входите! Кофе?

– Конечно, доктор Зильберман.

Тот повернулся на стуле и щёлкнул кнопкой кофейника.

Альберт уселся рядом.

Ему всегда казалось, что когда-то давно кабинет Зильбермана служил дворничей, настолько помещение казалось маленьким. Но самого Зильбермана размеры кабинета, кажется устраивали. Недостаток пространства компенсировался уютом.

Места в его кабинете и в самом деле недоставало: несколько старых, пыльных шкафов, целых два небольших стола, три стула. И всё это при лёгком полумраке: всему виной стена из стволов деревьев, стоящих за окном.

– Так что же вы пришли, Альберт? Хотя… – Зильберман прищурил один глаз. – Адкинс, конечно же.

– Пилипчик рассказал?

– Говорил направить вас на путь истинный, – уклончиво ответил Зильберман. – Но даже вопреки его наставлениям, вам нужен совет – это вполне нормально. Верующий убийца. Признайтесь, Альберт, накрыло вас на первом сеансе? Не ожидали?

Кофейник сильно забурлил и отключился. Зильберман захлопотал над кофе, сахара и сливок в его кабинете не имелось, поэтому он угощал только простым американо.

– Не сказать, что так уж сильно и накрыло… – Альберт решил быть откровенным, но без особых подробностей. – Но это и в самом деле было непросто. Знаете, ощущения были… в один момент стало страшно и непонятно. Я к нему тянусь, тянусь, а потом понимаю, что это не я к нему тянусь, а он ко мне тянется! И получается у него лучше, чем у меня.

– Обратная эмпатология, – понятливо закивал Зильберман. – Да, частый гость при работе со сложными пациентами. Вы как, быстро себя в руки-то взяли?

– Да, – соврал Альберт. – Но сеанс всё равно получился коротким.

– Не переживайте. Ваш кофе. Так вы, собственно, зачем?

Альберт приложился губами к чашке. Типичный кислый американо.

– Хотел узнать, как прошёл ваш сеанс, доктор. Я понимаю, что мы всё-таки о разном, но может быть расскажете что-то полезное? Какой Адкинс? Каким он вам показался?

– Хм… – Зильберман отпил кофе. – Если не считать того, что верующий, и того, что убил жену и детей – удивительно благонравен и покладист. Хотя и закрыт тоже. Вот уж не знаю, симптом это или нет.

– Ригиден? По поводу?

– Темы семьи, веры. Что-то ещё, до чего я пока не добрался? Может доберусь сегодня.

– Семьи, говорите… – задумчиво произнёс Альберт. – Он проявлял только положительные эмоции, когда мы говорили о его жене и дочерях. Но стоило только речи зайти о причине убийства – он соврал.

– Расскажите подробнее.

Зильберман крепко призадумался и молчал всё время, что Альберт рассказывал ему о сеансе. Осторожно, будто по тонкому льду ступая, он заговорил лишь когда в кабинете повисла неуютная тишина.

– Значит, вот как. Если это правда… – он замялся, увидев, как напряглось лицо Альберта, и тут же быстро выпалил. – Я не имел в виду, что вы врёте! Не понимаю я вашу эмпатологию…

– Всё в порядке, я вас слушаю.

– Просто… если вы правда восприняли всё так, как оно на самом деле, если это каким-то образом не исказилось, то вы на шаг впереди меня. Поздравляю. Попробуйте копать в этом направлении.

– Но, зачем? В смысле, зачем ему врать о таком, если он сам говорит, что хочет быть казнённым?

– Казнь или стирание – рассудительно проговорил Зильберман, выставив перед собой руки ладонями вверх, будто весы. – Что лучше для верующего человека? Умереть и пребывать в царствии бога, или пройти через… такое? Признаться, меня и самого пугает эта процедура. Напоминает лоботомию…

– Вы видели лоботомированных? – перебил его Альберт.

– Нет, что вы! Только на записях. Конечно, я понимаю, что это совсем не то. Но всё-таки вот так: взять и стереть часть бессознательного, его очаги в мозгу, пусть и дефектные очаги, аберрантные, то, что заставляет человека совершать преступления, разве это не слишком? Разве это гуманно? Как вы считаете, Альберт?

– Я? – переспросил Альберт, а затем рассудительно ответил. – Не вижу, если честно, ничего плохого в том, чтобы быть нормальным.

– И вы бы согласились на такое?

– Это невалидный аргумент, доктор Зильберман. Я не преступник, не ощущаю и не мыслю, как они. – Альберт хотел замолчать, но у него невольно вырвалось. – Эта беспомощность, которую ощущает Адкинс – я её не ощущаю.

– Да, эта беспомощность… Вы же сами сказали, что что-то похожее ощущали и сами, это и стало причиной обратной эмпатологии.

– Нет!

Альберт почувствовал легкое раздражение.

– Точно так же я ощущаю и голод, – всё равно продолжил он. – И страх. И что ещё? Что угодно. Так или иначе, не будем.

– Не будем, – Зильберман улыбнулся и кивнул, отставив пустую чашку в сторону. – Но всё равно, может вам не стоит отмахиваться от чувства, похожее на ваше собственное? Беспомощность Аурея Адкинса, почему именно она? Почему не чувство вины за убийство жены, ведь оно вас не задело.

– Правда… – Альберт впервые подумал об этом с такой стороны.

– Чувства скуки, хоть какие-то переживания по поводу того, что он совершил? Почему какая-то странная беспомощность?

– Хм. И правда. Может быть Адкинс психопат?

– Вот уж не знаю, по крайней мере пока, но разве психопаты способны к эмпатии? – Зильберман откинулся на спинку стула и стрельнул взглядом на часы. – Ох, Альберт, мне бы готовиться. Скоро сеанс.

– Конечно, доктор.

– Помните, Альберт, – сказал на прощанье Зильберман. – Вера, семья, беспомощность. Если дойдёт до стирания – скорее всего очаги будут именно в этих частях мозга. Постарайтесь определить где именно. От вас зависит то, кем наш пациент станет после.