его наследнику. Растущие рядом со мной кустики лилий, которые ещё называют травой каури, сплетают свои длинные узкие листья, окутывая меня словно зелёным плащом. А гирлянды их нежно-розовых, похожих на звёздочки цветов, начинают светиться в холодной мгле, согревая меня своим теплом.

Ещё одна страница зелёной книги жизни перевёрнута. Я – молодое дерево, погибающее от жажды на сухой земле, в которой не осталось ни капли влаги. Этой осенью засуха прошлась по лесу Вейпуа, оставляя после себя коричневый шлейф из сожжённой солнцем травы и сухих мёртвых деревьев. И только мой родитель Тане Махута, могучая сосна каури всё также устремляет свою крону к сияющему бездонной голубизной небесному своду. Каждой ветвью, каждым из своих бесчисленных листьев он взывает к Богу Неба Рангинуи. К этому зову присоединяются слетевшиеся к отцу со всего леса оливково-зелёные птицы коримако, чьи голоса звучат как хрустальные колокольчики. А когда в эту молитву созданий леса вплетается звонкий голос чудом уцелевшей зелёной древесной лягушки, из беспощадной синевы раскалённого солнцем небосвода появляется лёгкое пушистое облачко. За ним – другое, третье, словно стая лёгких, полупрозрачных птиц, вырвавшихся на свободу. Ласковый частый дождь идёт над лесом Вейпуа, неся спасение его обитателям. И я, возвращаясь к жизни, впитываю желанную влагу всем своим существом: каждым лиственным устьицем, каждой складочкой коры. Древесная лягушка сидит на одной из моих верхних веток и радуга, вставшая над лесом, отражается в её золотых глазах.

Мне пятьдесят лет и мои нижние ветви начали обламываться, чтобы ствол стал идеально ровным и высоким. Это не причиняет мне боли, ведь раны, образовавшиеся на стволе, я затягиваю смолистым соком, сочащимся из моего тела. Затвердевая, сок превращается в смолу, которая запечатывает трещины, не давая грибкам и насекомым нанести мне вред. Люди Маори называют эту смолу «капия» и жуют её, чтобы сделать свои зубы крепкими и белыми. Когда после заката солнца они приходят к моему родителю Тане Махута, чтобы попросить у него удачи на ночной рыбалке, свет их факелов, сделанных из застывшей смолы, привязанной к древкам промасленной тканью, освещает лесную поляну живым огнём. Маори танцуют вокруг могучего отцовского ствола и тёплые золотые отсветы оживляют причудливые татуировки на их смуглых телах. Люди, предки которых когда-то нарекли моего отца «Хозяином Леса», завещают своим потомкам дать имя и мне. Не сейчас, а когда мне будет четыреста лет, и я превращусь в высокое дерево с раскидистой кроной и мощным стволом, под стать моему родителю.

С тихим шорохом, одну за другой, время переворачивает страницы книги моей судьбы. И хотя мне уже намного больше трёхсот лет, и я смотрю на окружающее меня лесное царство с высоты сорока метров, имени у меня так и нет. Его просто некому дать, ибо Маори, когда-то жившие на окраине леса Вейпуа, вынуждены были покинуть землю предков. Да и сама островная страна, тысячелетиями носившая имя Аутеруа, теперь стала Новой Зеландией. Так назвали её пришельцы с далёкого северного материка, беспощадно убивающие нас, сосны каури, из-за нашей пропитанной смолистым соком плоти, неподвластной влаге, гнили и плесени. Мы с отцом остались вдвоём на лесной поляне, где когда-то высились пышные тёмно-оливковые кроны моих братьев. Белые люди не осмелились даже приблизиться к моему родителю, понимая, что не смогут причинить вред лесному божеству, почти три тысячи лет оберегающему покой этой древней земли. Но я знаю, что скоро они придут за мной. Об этом мне вчера рассказала лесная бабочка.

Бабочка, прилетевшая в полдень, была настоящей красавицей, мне никогда ещё не доводилось видеть такой. У посланницы леса были изящно вытянутые шоколадно-коричневые крылья, на которых будто сполохи живого огня красовались оранжевые узоры. А когда она их складывала, то на обратной стороне каждого крылышка были видны чередующиеся ослепительно-белые и коричневые полосы, обрамляющие ярко-золотые глазки. С каждым взмахом крыльев бабочки я узнавал свою судьбу. О том, что моя жизнь лесного дерева скоро оборвётся, но я обрету новую суть. О том, что превращение это будет мучительным, но боль мне помогут перенести. А моя духовная связь с родителем Тане Махута не прервётся до тех пор, пока в этом мире остаётся хотя бы одна сосна каури.

Стальной клин врезается в мою плоть с той стороны лесной поляны, где от моих братьев, убитых белыми людьми, остались только высокие пни. Четверо лесорубов приехали на санях-волокушах, запряжённых волами, на которые они погрузят моё поверженное тело. Эти люди с холодными, как лёд глазами и заросшими лицами, вбили в меня обжигающий, как огонь, кусок стали, чтобы направить падение ствола в нужную им сторону. А затем, сделав глубокие надрезы на коре, стали вгрызаться в меня железными зубьями пил одновременно с двух сторон. Они не слышали, как разговаривал со мной отец, давая силы перенести страдания. Не видели они и бабочки, посланницы леса Вейпуа, каждый взмах крыльев которой усмирял мучительную боль. Они просто делали то, что должны – ведь чтобы выжить на чужой для них земле, им надо было забрать жизни её детей…

Эта страница моей судьбы перевернулась только на следующий день, когда, раскинув ветви-руки я устремился вниз, к моей колыбели, которую когда-то оставил крошечным ростком. Тогда, стремясь покинуть тепло материнского тела, я протягивал солнцу и небу два своих первых листка. Сейчас, поверженный и истерзанный, я припадаю к её груди всей своей кроной, чтобы обрести долгожданный покой. Мать омывает мои раны каплями утренней росы, которые уносят боль туда, вниз, в густую траву и заросли ажурного папоротника. Я не чувствую страданий даже тогда, когда белые люди, говорящие на чужом языке, обрубают мои ветви, оставляя их здесь, в родном лесу. Им нужен только мой ствол, погруженный с помощью деревянного домкрата на волокуши, которые привыкшие к тяжёлому труду волы тянут к реке Вейпуа.

Здесь, на берегу ласковой реки, берущей истоки в горном хребте Паратайко и несущей хрустально-чистые воды через лес Вейпуа к бухте Хокианга, новые хозяева нашей островной страны устроили лесопильню. Усталые волы останавливаются у наклонного помоста, идущего внутрь, туда, где циркулярная пила с воем вгрызается в древесную плоть. Ветви я уже потерял, теперь мне предстоит потерять себя, как единое целое – воды лесной реки недостаточно глубоки, чтобы донести моё тело до впадения в морскую гавань. И в этом моё спасение, ибо близость родного леса делает присутствие отца почти осязаемым, а рядом с ним нет ни страдания, ни боли…

Время перевернуло и эту страницу. Бывший совсем недавно высокой сосной каури в древнем лесу, я стал теперь штабелем из