когда-то цыганка нагадала, что он проживет пятьдесят пять лет, и на тот момент, о котором речь, срок уже прошел…»

«У них за пазухой греются плачущие»

Татьяна Ухарова:

«Тем летним днем мы с дочерью были на даче. Приехал зять и сказал, что у Георгия Ивановича все замечательно, он ждет нас завтра, к нему заезжал директор центра имени Шукшина, а Эльдар Рязанов прислал сценарий картины „Небеса обетованные“, которую собирается снимать. И там специально для Жоры была написана главная роль, о которой он мечтал столько лет! Вечером по телевизору показывали фильм „Из жизни отдыхающих“, я смотрела на экран, видела Жору и чувствовала такую к нему любовь — взрослую, спокойную, я была счастлива оттого, что он есть у меня, что все будет хорошо. Такое состояние было у меня последний раз…

На следующий день мы вернулись домой и увидели заплаканную Марию Сергеевну: „Жорочку увезли в больницу“. Я спросила: „Что, сердце?“ И когда она сказала, что он сломал ногу, я облегченно вздохнула. Именно в то время, когда мы с Машкой на даче смотрели телевизор, он в нашей московской квартире потянулся, сидя на стуле, за книгой, упал и сломал бедро».

Мария Буркова:

«В больнице папа старался говорить как ни в чем не бывало, но глаза его выдавали. Мама потом тоже вспоминала его взгляд в те дни — пронзительный взгляд все понимавшего и знавшего про себя человека. Мне бы оставаться тогда с отцом подольше, он так этого хотел, но я думала, что у нас с ним все еще впереди.

Состояние у папы оказалось сложным. Врачи предлагали либо полгода лежать с подвешенной ногой, либо делать операцию. Никто не знал, как лучше, в итоге его оперировали. А через два дня он умер.

Мягкий и ранимый, папа тем не менее был центром нашей семьи, потому что был нашей любовью, и вот его не стало, и мы — бабушка, мама и я — боялись тогда друг за друга…»

Татьяна Ухарова:

«Мария Сергеевна пережила сына на семь лет. Она так хотела видеть его „настоящим народным артистом“, все возмущалась: „Ты должен ходить, как мхатовские актеры: в шляпе, руки за спину, грудь колесом, взгляд вперед!“ А он был худой, нервный, сутулый. Одинокий. И, по-моему, остался не понят…»

Здесь невозможно удержаться, чтобы не разбавить печаль любимым приемом Буркова — байкой, рассказанной Татьяной Сергеевной. Снимался Георгий Иванович в картине «Семейное счастье» по рассказам Чехова, в одной из четырех составляющих его новелл — «Предложение» режиссера Сергея Соловьева. В один из вечеров ждала жена мужа со съемочной площадки, наступила ночь, его не было, думала: убью, когда заявится, — явно ведь отмечают конец рабочего дня. Под утро звонок в дверь. На пороге — «…Жора, подшофе, в одежде своего героя: белом костюме, белых ботинках и белом канотье. Облокотился на трость и заявляет: „Ну, что я говорил? Я весь в белом, а вы в дерьме“».

Бурков, не уверенный в себе и стеснительный, тем не менее не боялся ни в жизни, ни на экране выглядеть совсем не геройски, а даже нелепо и смешно, словно иллюстрируя ту строчку из песни, где какого-то Жору просят подержать макинтош. Но именно человек, который «подставляется», и оказывается «весь в белом».

…Не было в нем победительного начала, настойчивого желания изменить мир, и хорошо. Ведь какое впечатление остается от каждого появления Буркова на экране? Нежность. Редкая, которую и в женщинах не часто встретишь. Что бы ни играл, ощущение такое, будто несет перед собой нечто хрупкое, боясь уронить. Он как бы мимоходом, неназойливо, щурясь, переминаясь, смущаясь, усмехаясь, напоминал нам, что нет другого способа противостоять злу, кроме как оставаться человеком. То есть существом слабым и уязвимым. Поэт и бард Вероника Долина сказала однажды: «Я за хрупкость во всем. В ней — высшая сила. Она дана тонким людям. А тонкие люди — это высшая раса. За ними мир, и у них за пазухой греются все плачущие — толстокожие, толстомясые, саблезубые. Тонкие люди гладят по голове толстокожих».

И в этом смысле мир неизменен.

Сава

«Зоркий глаз»

У Бориса Пастернака в «Охранной грамоте» есть мысль о том, что древние греки воспринимали детство как закалку для будущей жизни. «Какая-то доля риска и трагизма… — писал он, — должна быть собрана достаточно рано в наглядную, мгновенно обозримую горсть».

Но если «риска и трагизма» окажется не «горсть», а больше, как это случилось с Савелием Крамаровым?

«Он, видал, какой? Не то что мы…»

Отец исчез из жизни сына, когда тот еще лежал в колыбели, и подросшему Саве родные решили говорить, что папа на фронте. Сразу после войны мальчик по утрам принялся ездить на вокзал — встречать поезда с возвращавшимися солдатами, пока кто-то не сжалился над ним и не раскрыл страшной тайны: отец арестован. Позднее, в начале 1950-х, бывший московский адвокат, бывший лагерник по надуманному обвинению, даже бывший муж — жена развелась с ним, чтобы спасти себя и ребенка, — Виктор Савельевич Крамаров, отбывая ссылку в Туруханске, покончил с собой.

Ничего о его печальной судьбе подросток не знал, но иногда шелестели разговоры, и ощущалась легкая отверженность. А когда оканчивал школу, не стало и матери, Бенедикты Соломоновны. Ее родной брат взялся опекать племянника, и прочие родственники не оставляли мальчишку, по очереди приглашая к себе на обед, но в размеренном, упорядоченном сиротстве было что-то пронзительно-диккенсовское.

Позднее, став актером, Крамаров легко освоил жанр трагикомедии: он умел не только рассмешить, но и передать затаенное душевное страдание, детскую обиду. Его персонаж в «Джентльменах удачи» режиссера Александра Серого по сценарию Георгия Данелия и Виктории Токаревой — сирота по кличке Косой. В фильме Косой встречает друга, с которым вместе рос в детском доме, и узнает, что тот стал инженером. Главарь банды, Доцент, точнее, изображающий его директор детсада, раскрывает инженеру правду о том, что его бывший приятель — вор. Далее идет драматическая сцена в электричке. «Зачем ты при Мишке? — вздыхает Косой. — Он, видал, какой? Не то что мы…» И — мокрые глаза, и попытка загнать слезы обратно. Как только человек, роль которого исполнял Крамаров, оказывался униженным и оскорбленным, в игре актера возникала глубина не мельче чаплиновской. Потому что битый