Александр недобро засмеялся.

— Вы знакомы лично хоть с одним живым проектом? Общались хоть с кем-то дольше пары минут? Откуда такая уверенность в том, что они не умеют любить и страдать, ничего не чувствуют и никому не сопереживают?

Растопырив пальцы, Ольга прикоснулась к груди:

— Я знаю. Я…  они работали рядом со мной. Я не говорю сейчас о повышенном болевом пороге. Но они как роботы, они холодны!

Профессор наблюдал за девушкой. Ему импонировала страсть, с какой она отстаивает свое мнение.

— Не велика потеря, — отмахнулся Александр. — Это не делает их менее полноценными, чем…  хотя бы вы.

Ольга отклонилась назад. До сих пор она не притронулась к еде, теперь вовсе положила ладонь на край подноса, будто желая отодвинуть его.

— Они созданы искусственно, никто с этим не спорит! — продолжал Саша. — Но их, как вы выразились, холодность — это необходимость! Неужели вы не понимаете, какой трагедией может обернуться излишняя чувствительность и эмоциональность, окажись группа проводника в опасности?

— Вот именно! Они созданы, чтобы выполнять конкретные функции! Вот именно! И только для этого! Нельзя приравнивать живые проекты к людям — это все равно, что декоративную собачку сравнивать с овчаркой! Да, она красива и, по сути, является собакой, но полноценна ли она?

Александр глубоко вздохнул и перевел взгляд на Федора Ивановича, а потом опустил веки. Этот спор слишком затянулся. Ученый подался вперед, взглядом, который его воспитанник уже не видел, моля не сдаваться. Но через мгновение мужчина откинулся на спинку стула и кивнул. Ученый понял, что Александр отступил.

— Вы правы, Ольга. Спасибо за интересную дискуссию, — он поднялся, — приятного аппетита. Федор Иванович…

Он направился к выходу из столовой. Ольга провожала его непонимающим взглядом. Ученый смотрел в тарелку.

В последующие дни они по-прежнему виделись в очередях в столовой и в тренажерном зале. Один раз Ольга решилась подойти, но встретила неожиданную холодность, дежурные фразы. Девушка искренне недоумевала, в чем провинилась, что сделала не так. Больше она не подходила.

Александр полагал, что поведение его не изменилось, но по взглядам профессора, какие он замечал на себе то и дело, понимал, что бурлящие в нем чувства, так или иначе, имеют внешнее проявление. Вечером двадцать пятого октября, за день до предполагаемого отъезда, Александр привычно сидел в гостиной Федора Ивановича за шахматной доской.

Старик не хотел теребить его по поводу женщины, с которой Александр, вероятнее всего, никогда больше и не увидится, покинув станцию. С другой стороны, он слишком хорошо видел, как сильно Ольга зацепила его воспитанника и как глубоко ранила. Сам Саша темы этой не поднимал и об Ольге не упоминал. Когда в третий раз за вечер мужчина уронил своего короля на доску и откинулся в кресле, Федор Иванович остановил на нем настойчиво ожидающий взгляд.

— Интересно, чего же вы не досыпали мне?

Старик возмущенно встрепенулся. Он ожидал, что переживания Александра ограничиваются женским вопросом, но никак ни того, что он всерьез принял слова Ольги и обмозговывает именно эту тему.

— Ну, мальчик мой, — в сердцах начал старик, — если ты действительно беспокоишься по этому поводу…  если эта пигалица на полном серьезе так просто сумела подорвать твою уверенность…

— То, возможно, — продолжил Александр глухо, — сохранить мне жизнь было не таким уж верным решением? Ведь несостоявшийся живой проект, недочеловек без подпитки деятельностью, для которой он был создан и в которой реализует свой потенциал — это все равно, что мост без опор.

— Не смей!

Саша замолк.

— Мы сделали тебя лучше, сильнее, умнее любого из нас. Твой функционал не замкнут на профессии, ты создан руководить, побеждать, вести вперед. Ты не смеешь даже думать о том, что тебе чего-то…  недосыпали. Мы в тебя душу вложили, Саша!

— Похоже, кроме души вы в меня еще что-то вложили, — мужчина поднялся, — иначе с чего вся эта трепетная забота?

Федор Иванович тоже поднялся, не отпуская Александра взглядом холодных голубых глаз. Невесело усмехнувшись, живой проект кивком попрощался и ушел.

Профессор устало опустился в кресло. Теперь не осталось сомнений, что поведение воспитанника вызвано мукой большей, чем ученый предполагал ранее. Сердиться на Сашу он не мог.

Александр уже собирался лечь спать, когда в дверь позвонили. На пороге стояла Ольга. Саша отошел, впуская гостью лишь на порог. На ней было простое повседневное платье. В нем она казалась трогательной, как человек, в наши дни проверяющий время по наручным часам.

— Вы позволите пройти? — замешкалась она, видя, что Александр не отходит от двери.

— Не стоит, — качнул он головой.

Ольга выдохнула, опираясь на закрывшуюся за спиной дверь.

— Вы ничего не хотите мне объяснить? — в неожиданно требовательном голосе проступала грусть.

— Хочу.

Он хорошо понимал и уважал ее желание разобраться, понять. Он прокручивал в голове эту фразу: «Я живой проект…  живой проект». Но она неуловимо трансформировалась в «я — декоративная собачка», заставив невесело усмехнуться. Ольга ждала.

Александр поднял руку, впервые позволяя себе дотронуться до ее волос, и снова проговорил про себя: я живой проект. Когда же он открыл рот, чтобы сказать это, получилось нечто иное:

— У вас очень красивые волосы, Оленька. И на лыжах вы ходите не в пример лучше, чем играете в шахматы.

Саша хотел услышать ее смех, но девушка даже не улыбнулась:

— Это все?

— Наверно, да, — он опустил руку.

— Саша, что я сделала не так? Чем я вас обидела? В чем провинилась? — голос неуловимо истончился, хотя лицо оставалось таким же, как всегда: будто более сфокусированное, чем лица окружающих ее людей, чистое и ясное.

— Дело не в вас, Оля.

— Тогда что в вас позволяет вот так вот…  со мной? — она нахмурилась. — Мы же взрослые люди, неужели вы считаете, что я не имею права знать? Объясните мне.

Саша вздохнул, чуть опустив лицо и тщетно ища в себе силы, чтобы признаться. Потом как-то растерянно поднял руки в стороны, ладонями вверх.

— У нас одни ценности, Оленька. Вот две чаши весов, — улыбнулся он невеселой улыбкой, приподнимая ладони. — На одной — ваше право на понимание и оно очень много весит, — левая ладонь значительно опустилась. — На другой же то, что для меня весомее вашего права на понимание. И вряд ли я смогу этим пренебречь.

Мужчина опустил правую руку, будто в ней оказалась гиря. Ольга прикрыла глаза, понимая тщетность своей просьбы.

— Вы позволите завтра проводить вас?

— Я не могу вам помешать, — качнул он головой и легонько улыбнулся.