С ресурсами, защитой и конфиденциальностью, какие могла обеспечить трансконтинентальная корпорация, пусть не напрямую, а через негласно неприкасаемого сынка профессора Королева, Вера стала человеком-лабораторией, человеком-заводом, человеком-тайной, возглавившей несуществующую — четвертую станцию LPI. Она была лицом и мозгом одного из личных проектов Михаила. Как обычно — не приносивших ни ему, ни корпорации ни копейки денег, а потому не сильно возбуждающих интерес надсмотрщиков госкорпорации.

Здесь выпускались прототипы и тиражировались технологии, наличие которых у LPI вызвало бы немало лишних вопросов. В основном оборудование составляли принтеры, хотя и для биоанализа было несколько агрегатов. Надежда на процветание в завтрашнем дне, кои обеспечивали все новые и новые рабочие модели зачастую даже не ей придуманных, а просто найденных или доработанных, а после выпущенных на полностью автоматизированном заводе еще десятком метров ниже, вселяли уверенность и гарантировали некоторую независимость LPI от политических, экономических или природных невзгод, кои в миновавшее десятилетие показали себя во всей силе.

С Верой определенно стоило считаться. И, хотя она не входила в число самых харизматичных личностей корпорации, Михаил не мог не проявлять заслуженного ею внимания, доверия и уважения. Правда, без штанов при всем своем уважении и доверии он чувствовал себя не очень комфортно.

— Мишаня, если бы мое сердце не принадлежало твоему голенастому дружку!..

— Найди мне штаны, Вер.

— Где я тебе штаны найду? Вон, халат надень. Пойдем, покажу кой-чего.

Вот ради одной этой фразы стоило навещать эту станцию и обеспечивать все потребности ее хозяйки, какими бы зачастую безумными они не казались.

В этот раз «кое-чем» оказалась вереница дистанционно управляемых серебристых шариков, больше всего походящих на восставший и объединившийся в борьбе за независимость пинг-понг-хоровод. Для демонстрации возможностей этой пугающей своей самостоятельностью могучей кучки Михаилу и Вере пришлось подняться на поверхность.

— Это не то, что я просил, — заметил Михаил, наблюдая за серебряной вереницей.

— Нет, но это неплохое дополнение, Мишань. Тебе этот самолет нужен?

— Нужен!

— А стюардесса?

Михаил подался вперед, чтобы заглянуть в лицо собеседнице.

— Да я видела ее, когда она щенка тебе подавала! Я не пытаюсь сделать из себя Гото!

— Точно? — без улыбки спросил глава корпорации. — Так что с моей просьбой? Ты же не хочешь сказать, что проигнорировала ее ради этого яичного хоровода?

— Этот яичный хоровод — вполне самостоятельное, трудноуловимое и неидентифицируемое оружие как против белковых, так и против роботов.

— Но это не то, что я просил.

Вера поджала губы.

— Вера, милая, я должен быть уверен, что ни игра в «Чапаева» нашими спутниками, ни ЭМИ или сетевые глушилки, ни снос вышек не помешают LSS вытащить меня откуда бы то ни было сразу по моей команде. Мне нужны глаза, связь и…

— Тебе нужен контроль, я помню, — подняла руку женщина. — Ладно…  купи робопчел.

— Робопчел? — усмехнулся Михаил, — слушай, да это же гениально!

— Миллионов десять.

— Сделаю, — засмеялся президент и, обняв женщину за плечи, повел обратно в строение.

— Что, даже выпьешь за мои прекрасные восемнадцать? — спрашивала Вера, спускаясь в дебри комплекса.

— Ты же знаешь, что нет.

Они приземлились поздним утром и, выйдя из здания аэропорта, поймали такси. Александр сидел на заднем сидении и смотрел в окно. Он вылавливал из проплывающих мимо строений, деревьев и людей кусочки незнакомого и складывал из них пазл совершенно незнакомого мира. Лицо его оставалось спокойным, но если бы кто-то из прохожих случайно взглянул на мужчину на заднем сидении такси, то почувствовал бы тревогу, может даже испуг. Могло показаться, что этот человек вбирает в себя все что видит, выпивает глазами окружающее пространство и если задержать на нем взгляд, то можно потерять часть себя — безвозвратно. Саша же вглядывался в редкие смуглые лица неспешных итальянцев, замечал бледных и торопливых европейцев, запоминал, словно пополняя свою личную картотеку лиц.

Когда за окном показалась сверкающая серебром гладь моря, он отклонился назад. Будто сознавая, что это явление ему не вобрать в себя, он покорно отступил и откинулся на спинку.

— За эти годы ты, должно быть, растерял весь словарный запас…  — посетовал Федор Иванович с переднего сидения.

— Возможно…  частично…  Липа переведет.

— Когда начнешь ездить по миру, наверстаешь.

Саша промолчал. Его не беспокоило то, что он, по мнению ученого, мог забыть. Его беспокоило то, что не желало опускаться в тайники памяти — лицо Ольги.

Новый дом Федора Ивановича представлял собой двухэтажную белую виллу в стороне от дороги. Александр к любому месту своего всегда временного проживания относился как человек, с появления на свет знающий, что своего дома у него не будет никогда. И все же Саше казалось, что он понимает, что именно в душе профессора породило две хмурые складки между бровями и блеск глаз.

Когда солнце склонилось к закату, Федор Иванович нашел Александра на пляже. Тот стоял в нескольких метрах от кромки воды, и даже самые настырные волны не могли прикоснуться к его голым стопам. Саша стоял прямо, руки расслабленно висели по швам, а взгляд уходил вдаль. Он пришел на пляж, собираясь искупаться, но дойдя до этого места, понял, что не станет.

Он стоял так множество раз прежде, позволяя хоть и виртуальным, но вполне ощутимым волнам набегать на стопы…  всматриваясь в горизонт, недостижимость которого считал главной иллюзией природы. Ныне вода у ног была реальна, и Александр внимал величию и силе явления перед собой. Он думал о творцах и их творениях, об ошибках и ответственности, об идеалах, которые были таковыми не из-за «точного соответствия заданным параметрам», как любил повторять профессор Высоцкий, а благодаря отсутствию аналогов, уникальности.

Думая о величии человека, способного создать себе подобных, он ставил его на одну ступень совершенства с природой. Он проводил прямую аналогию между бесконтрольной и всеобъемлющей свободой природы и шокирующей готовностью человека подчинятся даже без контролирующего биочипа. Сейчас, глядя на линию горизонта, где фиолетово-оранжевое небо сливалось с серебристо-серой полоской воды, Саша в полной мере осознавал, права на что его пытались лишить и невесело усмехался над тем, что кто-то посчитал эту возможность, саму идею — правомерной.