— Семнадцать народов существует в мире помимо избранного народа, и все они даны нам в употребление. Ибо все народы, кроме Израильского, произошли от нечистого духа, и все они, как животные, даны нам Господом… Самаэль им отец. Ну, скажи, — старик повернул голову к рабби.

— О прочих же народах, происшедших от Адама, ты сказал, что они ничто, но подобны слюне, и всё множество их ты уподобил каплям, каплющим из сосуда, — поддержал главу кагала мыслью из священной книги пастырь киевского еврейства.

— Еще.

— И будут их цари питателями твоими, и царицы их кормилицами твоими; лицом до земли будут кланяться тебе и лизать прах ног твоих, и узнаешь, что я Господь, что надеющиеся на меня не постыдятся.

— Еще.

— Будете пользоваться достоянием народов и славиться славою их…

— Вы слышали? Купили у кагала хазаку[480], и пользуйтесь достоянием их. Их имущество — это все равно, что озеро, всем нам принадлежащее: купи право — и ставь снасть. Но безобразить, портить сети соседние, своим людям мешать там же рыбу ловить — это никому не позволится!

Нааман закашлялся, но от шустрых заботников вновь отмахнулся.

— Народы и царства, которые не захотят служить нам, говорится в священной книге, должны быть истреблены, ибо дом Израилев должен усвоить себе прочие народы рабами и рабынями. Поэтому хазака дает нам право любыми средствами овладевать имуществом гоя, как и им самим. Выкупай его дом, заводи в нем торговлю, отнимай его землю, дай ему в рост деньги, разори, наложи на него цепи и продай в неволю… ибо подобен он тягловому скоту. Но что это за глупости с грабежами и убийствами?! Нет мозгов для того, чтобы облупить красиво?! Знаешь ли ты, помойка, сколько раз случалось в самых разных землях, что из-за таких как ты недоумков они уничтожали или выгоняли взашей всю общину, так что те, кому счастливилось унести ноги, потом вынуждены были искать новое пристанище и там долгие годы отстраивать наш дом? На царя нашего Иосифа надеяться стоит. Да только Хазария далеко, а гойские мечи — вот они.

Буро-красное блестящее лицо Менахема омылось бурными потоками слез. Как подкошенный стебель повалился долу виновник. Что-то косноязычно выхрюкивая сквозь неудержимые рыдания, Менахем принялся с неистовостью лобызать все подворачивающиеся его губам ноги замкнувшихся вокруг него кольцом соплеменников.

— Раскаиваюсь и покоряюсь! Расьюсьипоюсь… расьюсьипоюсь…

В необыкновенно жарко натопленной избе крепко пахло южным телом. Несколько десятков набившихся сюда людей все жаднее раздували ноздри, всасывая в себя остатки жизнедательного воздуха. И будто какие-то пока еще неразличимые слова нарождались на влажных горячих губах.

— Как мы его накажем? — с особенным страстным воодушевлением вопросил глава кагала.

— Наказать смертью! — закричали те, кто был беднее Менахема.

— Оторвать ему мезузу[481]! — поддержали их лукавцы, рассчитывавшие без сложностей заполучить собственность неудачника.

— Боже создатель, сокруши его! Господи, покори его! — летело со всех сторон.

— Нет, слишком суровые кары называете вы, — остановил восставшее было волнение Нааман Хапуш, — не забывайте, что он все-таки наш брат. Посему взыскание будет такое…

Казалось, все живое в кагальной избе, включая мышей и тараканов, замерло в ожидании главного слова.

— После того, как прочтет покаяние перед всем братством, он получит тридцать девять ударов сыромятными ремнями по спине. А кроме того мы на полгода запрещаем ему сожительство с женой. Она не будет допускаться к ежемесячному омовению, а значит всякое их соединение будет незаконным. И помни, Менахем, следить за каждым твоим шагом будут пристально. Впрочем, это ты прекрасно понимаешь. А еще ты соберешь приданое трем бедным девушкам, которых мы тебе назовем. Все твои доходы в течение этого полугода будут поступать в собственность кагала. Если же за этот срок ты хоть в чем-то посмеешь ослушаться, — херема[482]тебе не миновать.

Распластанное тело Менахема вздрогнуло.

— А сейчас поди и ляг на пороге, и пусть каждый, кто будет покидать собрание высшего надзора, переступит через тебя!

Когда же большинство стянувшегося сюда меньшинства с удовольствием или страхом представили друг перед другом свое презрение к просчитавшемуся собрату, перешагивая через него, лежащего ничком на пороге, отпуская при том пинки, а также пожелания желтухи, язв, помешательства, всяческих воспалений и отчаяния, после того внутренность кагальной избы точно расширилась вдесятеро. Старик Хапуш остался в окружении охраны да нескольких самых справных кагальных старшин.

— А теперь я спрошу вас, достойнейших из достойных, — затянув от усталости глаза розовыми пленками век и откинувшись на мягкие горбы подушек, со всех сторон, подоткнутых под его немощные члены, медленно заговорил глава кагала, заговорил тихо, протяжно, как бы смакуя приторную горчинку слов, — ответьте, как случилось, что Анания не был выкуплен у гоев? Мы должны делать все возможное, чтобы не допускать врагов наших судьями. Я говорю такие упрощенные вещи… таким умным людям… что мне просто неловко. Разве у нас нет на это денег?

— Почтенный Нааман, — отвечал дородный еврей пятидесяти с небольшим лет с неестественно белой кожей, на опухшем и блестящем лице которого черные брови смотрелись синими, — мы сделали все возможное… Но Ольга уже не в состоянии что-либо решать. Пока еще подарками и всякими одолжениями удается покупать помощь Свенельда и его людей. Но это возможно только при доверительных разговорах. Когда же история становится известна толпе, с обыкновенно рассеянным стадом приходится считаться…

— Да будут они прокляты устами Бога великого, сильного и страшного… — не разлепляя век прошамкал Нааман.

— К тому же, — подал голос рабби Цадок, — редкий нахри[483]верит теперь Свенельду. Не будем закрывать глаза на то, что время от времени к ним возвращается бешенство. И сколько в руках кровожадных убийц погибло братьев наших и сестер, сколько святых общин… Да укроет их властелин милосердия под сенью крыл своих. В саду Эдемском покой их.

Шепот рабби замер в немедленно установившейся тишине, и только шевеление губ свидетельствовало о том, что молитва не окончена. Вот слова вновь сделались различимы:

— Бог мести, судья земли, вспомни реки крови, лившейся, как вода. Все общины дома Израиля в изгнании просят тебя: воздай всемеро притеснителям народа твоего и здесь, и там, и всюду. И скажем: амен.