признавать, что по эту сторону было грустно, тем более в таком близком соседстве с весельем. Поэтому пусть будет тихо и торжественно.

– Ладно, давайте начнем, – сказал Сережа и достал из-под стула пакет. – Кто первый?

У нас тоже была своя программа. Единственной из известных традиций королевской ночи, которую мы могли соблюсти, сидя в телогрейках на поворотной площадке пожарной лестницы, были подарки напарнику. К концу смены ни у кого уже не осталось вещей, имеющих материальную ценность, но тем дороже они становились.

Первым в пакет полез Женька. Его подарок уместился в кулаке. Я уже знала, что там, но протянутая ладонь все равно дрожала.

– Это тебе!

Женька вложил в нее помаду цвета «откровенный закат» и визитку:

салон красоты

«КрасоТОЧКА»

Стилист Евгений Измайлов

На обратной стороне визитки шариковой ручкой был написан Женькин телефон.

– Это пилотное название, – объяснил Женька. – Скорее всего, оно изменится, но ты всегда можешь позвонить, и я сделаю из тебя Мадонну.

Пилотным было не только название, но и сам салон, который пока ютился на тесной кухне двушки на «Пролетарской», но сам Женька и номер телефона были вполне реальными. Приятно стало до слез.

– Ай, ну не надо разводить здесь сырость, – Женька говорил это как будто себе, а злился почему-то на меня. – «Откровенный закат» все равно больше никому не подходит. У тебя очень странный цветотип. Какое-то чудовищное сочетание каштановых волос и белой кожи!

– Да заткнись ты уже! – я шлепнула его по спине и выбила клуб пыли. – А я тебе дарю этот чехол от фотоаппарата, который и так висит у тебя на шее. И ты, похоже, не собираешься мне его возвращать.

Я тоже разозлилась на себя, а не на него, но потом задышала ровнее и продолжила уже спокойно:

– Но мне, правда, приятно, что какая-то часть меня всегда будет возле твоего сердца.

– Которое он рано или поздно посадит сигаретами с ментолом, – продолжила Анька и спасла нас.

Сама она получила от Сережи зонт, который почти всю смену провисел у нас в ванной, цеплялся спицами за волосы и одежду, звякал, падал, раскрывался когда ни попадя, но, если нужно, спасал от дождя. Он был один на четверых, как и сам Сережа, которого хватало не только на нас, но и на два отряда детей. Иногда он тоже цеплялся и мешался, но остаться без него было так же неприятно, как попасть под дождь без зонта.

Сереже Анька подарила свой блокнот для планерок, из которого предусмотрительно вырвала их с Сашкой переписку – всего один лист про лазанье в окна к женщинам. Как выяснилось, нелюбимым. Больше вырывать было нечего, потому что Сашка не только ничего ей не говорил, но и не писал.

Зато здесь остались Галины анекдоты, глупые вопросы Виталика, Лехины записи печатными буквами с детскими ошибками. Это была та самая изразцовая печка из «Белой гвардии», только маленькая, помещающаяся в карман.

На обложке был постер к фильму «Титаник»: Роуз и Джек стоят на носу непотопляемого судна, несущегося с огромной скоростью навстречу своей гибели. Анька считала, что она чем-то похожа на Роуз, а на месте Джека представляла то молодого преподавателя по экологии, то историка с четвертого курса, который однажды угостил ее пончиком в студенческой столовой. Потом был сын маминой подруги, случайный встречный в метро, который как-то странно на нее смотрел. И наконец, Сашка. Но ни один из них не был похож на идеального Джека, по которому страдали в то время все девчонки. Или все же один был?

– Ну-ка, сними очки, – попросила Анька.

Сережа снял, и Анька, не стесняясь, стала сравнивать его лицо с тем, которое было изображено на обложке. Нет, Сережа тоже не был идеальным и тоже не был похож на Ди Каприо, но отчего-то рука ее дрогнула. Чтобы прогнать эти пугающие мысли, она сама бросила блокнот в глубокий карман Сережиной телогрейки.

Первый пакет опустел. Пришло время перейти ко второй части программы. Сережа достал две бутылки шампанского и четыре граненых стакана. Стола не было, все поставили на ступеньки.

– Вам не кажется, что две на четверых без закуски – это много? – я взяла в руки бутылку и вгляделась в черную этикетку. – «Советское». Как символично.

Сережа забрал у меня бутылку, сдернул фольгу, стукнул дном об колено. Вылетевшая с негромким хлопком пробка описала дугу и приземлилась где-то возле трибун. Из изумрудного цвета горлышка пошел кислый дым.

– Ты же сама просила две, – сказал Сережа, наполняя стаканы шипящей пеной. – Две и взяли.

– Я не поняла, о чем вы. Давайте тогда вторую откроем, когда еще раз встретимся, а?

– Когда это теперь будет? – обреченно спросила Анька. – Двадцать лет спустя?

Присев на корточки перед ступенькой-столом, она раздала стаканы, и мы встали. В испачканное пастой окно снова ударилась подушка, но на этот раз никто не повернулся в ту сторону.

Все понимали, что сейчас нужно что-то сказать и что сказать это должен непременно Сережа. Он тоже это понимал и мог бы привести цитату из «Титаника» вроде тех, что были написаны на задней стороне обложки, которые он успел выучить, как и все, что было написано в этом блокноте Анькиной рукой: «Господа, для меня было честью играть сегодня с вами» или «Еще вчера я ночевал под мостом, а сегодня пью шампанское в таком изысканном обществе». И добавить к этому что-то про жизнь, в которой нужно ценить каждый день, потому что мы не знаем, что будет завтра. Это было бы красиво, но не отсюда, а нужно было обязательно отсюда, из этой жизни, из этой ночи, свое. Сережа повернулся к перилам.

– Вставайте рядом.

Рядом встали я, Анька и Женька и взялись за прохладный поручень. Ничего не было видно внизу, и казалось, что до звездного неба гораздо ближе, чем до земли. Сережа вдохнул ночной воздух и обнял нас всех.

Анька прижалась к нему и подняла глаза:

– Мы на «Титанике»?

– Вот еще, – хмыкнул Сережа и вдруг понял, что нужно сказать. – Мы не плывем, а летим. Разве вы не видите? Я думаю, что все эти люди, которые возвращаются сюда снова и снова, правы. Поэтому мы скорее на… (Сережа хотел сказать: «На “Боинге”», но это было бы непатриотично)… на Ил-96. Такая дура – двести семьдесят тонн, а летает!

– Но ведь взлетает и потяжелее? – Я долго смотрела на Женьку, а он – на меня, пока совершенно отчетливо не услышала шум двигателя.

– Виброзвонок, – сказал Женька. – У тебя телефон звонит. «Правило ТЭВ» больше не работает.