Второе письмо, также адресованное Чьерцему Васбегарду, оказалось неофициальным посланием от некоего месье Готтьи; и упоминание об этом вызвало сильное помутнение у меня в глазах.

Кабинетский регистратор Антуан Готтьи был вымышленным персонажем, именем которого, при возникновении острой в том потребности, пользовался Ядовитый князь Стайеш Эйиах Таш'Найесх. Месье Готтьи располагал куда большим набором выражений, чем мог себе позволить Посланник, отличался незамысловатостью литературного слога и в целом был не самым приятным человеком. Никто не любил получать от него письма – лишь я, и то однажды, в середине марта 890 года.

В конверт, адресованный одельтерскому чародею, был вложен крохотный, согнутый пополам листочек с припиской: «Для возлюбленной жены». В нем супруг рассказывал мне о последних новостях из Ашш-Сетесс, о моей семье – один из моих братьев успел в мое отсутствие помолвиться с прекрасной девушкой, и о том, что происходило все это время с самим Стайешем. Долгие дни неведения, переживаний и сомнений разбились теперь о пятнадцать строчек, написанных небрежным почерком руки, которая никогда не утруждала себя не только вырисовыванием вензелей, но и простой аккуратностью. В постскриптуме князь Таш'Найесх упомянул о том, что скоро приедет с важной новостью к нам в Цесс.

О, благословенный Сетш-Отец! Я готова была пожертвовать последние деньги на ротонду богу, который так благоволил моей судьбе! Но как еще, месье Монгрен, вы прикажете вести себя супруге, которая четыре месяца не видела своего благоверного?

По прошествии нескольких часов, когда экзальтация сошла на нет и к разуму моему вернулась способность мыслить логически, я поняла, что Чьерцем и Фойерен почему-то нисколько не удивились письму под незнакомым именем.

– Ну, и для чего же ты вызвал к нам Стайеша? – тут же поинтересовалась я у Хитреца, без участия которого, бьюсь об заклад, здесь не обошлось.

– Рано или поздно нам всем предстоит сыграть отведенные роли – неохотно ответил он. На этом краткий разговор закончился, и вновь мы вспомнили о князе лишь через несколько дней, незадолго до его приезда. В тот день Хитрец вдруг спросил, чего я ожидаю от будущей встречи. Мы остались в комнате одни, и поэтому я позволила себе честно пожать плечами.

– Тебе с ним чаще всего плохо, так ведь? – в два счета разгадал он одну из моих главных тайн.

– Да, – сдавшись, уронила я.

– Готовься к тому, что плохо будет всегда. Потому что он – вечный поиск и вечное недовольство. И ты это уже давно заметила. – Фойерен задумчиво почесал свой белобрысый затылок и нашелся: – В этом он чем-то похож на меня. И так же, как я, он не найдет себе удобную нишу. Но будет искать ее всю жизнь…

– Понимаю, к чему ты, – перебила его я.

Ибо в тот момент мне вдруг открылось, что мое осознанное «плохо» всегда было сродни осознанному «хорошо» десятков тысяч людей. Я постоянно сталкивалась с трудностями, но кому-то, кого я даже не знала, жизнь давалась в разы тяжелее… а потому располагала ли я правом жаловаться?

И мог ли жаловаться Стайеш, даже несмотря на то что идея Свободных островов Тари Ашш уже долгие годы владела его разумом? Принять бы князю, что душа его никогда не успокоится, и ему сразу стало бы легче. Как стало легче мне, когда я объяснила все это себе. Осознание и принятие делают нас во сто крат сильней: раз мы признаем свои слабости, значит, можем разыграть и сильные стороны. И как бы мы ни старались, что бы мы ни делали, от человеческого зла не уберечься, оно всегда будет рядом, и относиться к этому необходимо на порядок легче. Вечный баланс двух начал и составляет основу нашего существования, и когда-то выигрываем мы, когда-то – противник… но все это до смешного временно.

* * *

Перед тем как распрощаться с Матье, для которого Хитрец сразу изготовил поддельный паспорт и который намеревался отправиться на острова Тари Ашш как можно раньше, мы отправились в сельский трактир «Ла Сатьетте». В деревушке Абри наша компания коротала уже третью неделю, поэтому мы желали хоть ненадолго высунуть нос из норы.

Когда мы пожаловали в трактир – а случилось это в десятом часу вечера, тот ломился от веселящихся землепашцев. Каждая точка его пространства заполнялась людьми, музыкой, пищей или смехом. То была обыкновенная сельская едальня с несколькими деревянными столами и поставленными близ них лавками, в которые накрепко въелись запахи алкоголя, вареного картофеля и свиной рульки.

По будням в это время все здесь уже почти пустовало и хозяин выпроваживал на улицу деревенских пьяниц. Однако трактир держали открытым, чтобы именитые путешественники, да и обычные люди могли найти здесь горячую еду даже глубокой ночью – за чуть большую, чем обычно, плату. Но вечером выходного дня все менялось: кабак до отказа наполнялся людьми, музыкой, едой и алкоголем, а кошелек предприимчивого хозяина – монетами.

Мы все собрались в «Ла Сатьетте» вечером воскресенья, затерялись, как могли, среди других посетителей трактира – и пили. Пили за Хитреца, за его удачу, пили за почившую Унемшу Гатадрис, и радостные возгласы наши мешались с тяжелыми вздохами. Пили за жизнь и за смерть, ибо уважения достойна каждая из них. Пили за месье Матье Деверо, который ехал к своей Ядовитой возлюбленной. Пили потому, что не ведали, каким будет наше будущее. Пили вместе с людьми, имен которых даже не знали, и смотрели, как они бойко отплясывают на скрипучем деревянном полу, а под утро, забывшись, танцевали вместе с ними.

«Будь пьяной и счастливой!» – шепнула мне Джасин, скользившая между рядами столов и скамеек с увесистыми кружками пива в руках.

Раскрасневшийся от алкоголя Фойерен рассказывал о чем-то случайным собеседникам и увлеченно размахивал руками. Рукава его рубашки были закатаны до локтей, на плече из-под тонкой белой ткани проглядывала повязка. Джасинеджа смолчала о том, что, когда она зашивала Фойерену рану, тот от боли выдрал из стены металлический крюк, но я знала это: ощущения подсказали мне о случившемся, даже несмотря на то что крюк Хитрец тут же приладил обратно.

– Ид-дите к н-нам, у нас музыка, т-танцы и херес! – закуривая, что было совсем не в его обыкновении, Хитрец позвал Чьерцема за свой стол.

– А у нас… есть… с-свет… – Васбегард по-хмельному презрительно посмотрел на гордость хозяина кабака – электрическую лампочку, одиноко нависавшую над столом.

Питал ее чудной агрегат, благоговейно называемый хозяином трактира генератором переменного тока. Лампочку здесь зажигали только для тех, кто хорошо заплатил за это развлечение. Говорили, владельцу ее подарил некий ученый-изобретатель в благодарность за пищу и кров, предоставленные ему однажды в период безденежья. Конечно, для нас, особенно меня, большую часть жизни проведшей на Ядовитых островах, электричество не было в диковинку, но в это богами забытое место оно придет на добрых пятнадцать лет позже, чем в остальные уголки Одельтера.

Сегодня мы наконец праздновали победу – и оплакивали поражение; оба столь же трудные, столь тяжелые, что пить хотелось много, а прикладываться к кружке – часто. Пиво лилось рекой, и сельская музыка своими быстрыми веселыми нотками лишь подначивала его течение – до тех пор, пока очертания окружающих предметов не начинали расплываться. Мужчины курили и смеялись, и шутки их порой были настолько непристойные, что видеть их такими было не менее чем странно. Я знала строгих джентльменов, что после вереницы кружек превращались в боровов; я знала добродушных пропойц, которые после выпивки лишь плакали да пытались раздавать свои деньги; однако алкогольное забытье моих компаньонов в тот вечер не поддавалось какому-либо описанию.