на Дворцовой набережной, пригласил заседать в Совете, в сентябре князь – уже действительный тайный советник. Его жена, Екатерина Николаевна, пожалована в статс-дамы, а дочь, Анна Петровна, в камер-фрейлины.

Совсем скоро Анна Петровна, соперница, окажется в Петербурге. Мария Федоровна убедилась, что та фраза императора, которую он сгоряча произнес во время поездки из Тихвина в Петербург, была не случайной, он проговорился. О своих опасениях она переговорила с графом Румянцевым, с фрейлиной Нелидовой, с близкими людьми. Граф Николай Петрович посоветовал ей написать Анне Петровне письмо, может, одумается.

Хотя и предчувствуя свое опоздание с противодействием, Мария Федоровна написала Анне Петровне, письмо было угрожающим, она просила ее не приезжать в Петербург, у императора много близких людей, дескать, он скоро остынет. А что она будет делать потом? Естественно, письмо было перехвачено близкими Кутайсова, передано императору, состояние которого после чтения письма трудно было передать словами – он был в ярости (Архив кн. Воронцова. ХV. 134. Письмо Протасова. Он обвиняет в этом Плещеева и графа Н.П. Румянцева).

Очевидец событий заметил, как император Павел однажды за обедом настолько разгневался на императрицу, что приказал ей оставить стол. Но стоило выйти императрице, как следом за ней покинула стол и фрейлина Нелидова.

– Останьтесь здесь, сударыня, – сказал Павел Петрович, стараясь удержать ее.

– Государь, – отвечала она, – я знаю свои обязанности.

Чуть ли не на следующий день Екатерина Нелидова писала императрице: «Я вполне сознаю, насколько ваше величество может быть огорчены тем, что совершается в настоящую минуту, и я не осмелилась бы представить вам, что бесполезно принимать так близко к сердцу скоро преходящие неудовольствия, которые, как каждый знает по собственному примеру, бывают между самыми любящими друг друга людьми. Увы, кто мог бы себе вообразить, ваше величество и я, если осмелюсь затем себя наименовать, – эти два лица, быть может, самые преданные императору, могли бы подать ему действительный повод к недовольству! Всякий легко поймет, что во всяком случае мотивы, руководившие вашим величеством, были чисты. Признаюсь, что вчера вечером некоторые лица заметили мне, что император нехорошо обходился со мною, но я ответила им, что это меня нисколько не беспокоит, потому что его величество всегда приходит в конце концов к тому, что отдаст справедливость тем, кто истинно к нему привязан, и что ошибки его вскоре признавались и исправлялись им же самим. Я убеждена, что он сам недоволен собою за несправедливость, и я нисколько не сомневаюсь в том, что он успокоит в недалеком будущем слишком впечатлительную душу вашего величества» (Correspondance. P. 367–368).

Но Екатерина Ивановна ошиблась, что Павел Петрович вскоре остынет от своей ярости, его поведение было непредсказуемым, и Мария Федоровна вручила ему 13 июля письмо, которое завершалось следующими словами: «Осуждайте мое поведение, подвергнете его суду всякого, кого вам будет угодно; будучи выше всякого порицания и подозрения, всякого упрека, я нечувствительна к оценке моих действий, но не могу быть такою к характеру публичного обращения со мною, и это не ради себя, как отдельной личности, но ради вас, как императора, который должен требовать уважения к той, которая имеет честь носить ваше имя, потому именно, что она ваша жена и мать ваших детей. Я ограничиваюсь лишь единственной просьбой относиться ко мне вежливо при публике. Верьте мне, друг мой, что во времена, в которые мы живем, государь должен заставлять относиться к своим с уважением: это нужно ему для самого себя. У меня нет ни горечи, ни раздражительности. Углубляясь в свою душу и испытывая ее пред Богом, я нахожу в ней только чувство глубокой привязанности и, быть может, такой же печали» (Письма. С. 55).

Мария Федоровна писала это наставительное письмецо, еще не зная о том, что содержание ее письма Анне Лопухиной уже известно императору. Но в письме фрейлине Нелидовой 18 июля Мария Федоровна, накануне своего дня рождения 22 июля, пишет совсем в другой тональности: «Chere et bien-aimee Nelidow, чрез три дня вы у меня, за моим столом! Мы будем разговаривать, сердца наши будут понимать друг друга, и мы будем иметь сладостное утешение сказать, что мы любим друг друга. Я получила ваши новости вчера вечером, милый друг мой. Дорогая моя Нелидова, интриганы не стали ждать вашего возвращения, чтобы сызнова начать свои происки. Вчерашний день – без всякой сцены, без всякого дурного поступка, но имеет оттенок, который доказывал, что исподтишка поработали-таки: жалобы возобновились. Сегодня опять погода прекрасная. Слава Богу, по крайней мере соблюдается вежливость и приличие, и это – много. В остальном будем надеяться, что небо откроет глаза нашему дорогому императору и покажет ему разницу, существующую между истинными и ложными друзьями, – то, что он выигрывает с одними и теряет с другими. Я надеюсь, что моя добрая Нелидова приедет 21-го пораньше, чтобы мы имели возможность хотя немного побыть вместе» (Там же).

22 июля 1798 года обер-гофмейстер граф Румянцев, как и в прежние дни, встал рано утром, позавтракал, набросал на листочке приветственные слова в адрес императрицы и неторопливо двинулся к ее покоям. Мысленно он будто вновь прожил последние десятилетия, выделяя все, что происходило в душе с тех пор, как увидел юную герцогиню Вюртембергскую, нареченную невесту великого князя Павла Петровича. Ни на одну женщину он не смотрел так, как на нее… Господи! Больше двадцати лет прошло с тех пор, а до сего времени живо его впечатление от этого свидания. Но если бы только он… И она все эти годы, несмотря на различие их положения в обществе, по-прежнему благосклонна к нему, воспринимает его советы, участвует вместе с ним в коммерческих делах…

По дороге граф Румянцев еле успевал раскланиваться со знакомыми и друзьями. Петергоф сегодня торжественно отмечает день рождения императрицы Марии Федоровны Романовой.

«Вчера приехала Екатерина Ивановна Нелидова… Сколько лет она связана сначала с великим князем, а потом императором Павлом Петровичем… Ого-о-о! – воскликнул про себя граф Румянцев. – Не меньше десяти лет, а может и больше… Сколько удивительного про эту связь рассказывали придворные и офицеры, которые постоянно находились при княжеских и императорских покоях… Забавную историю поведали дежурные офицеры… «Неожиданно раздался крик часового: «На караул!» Солдаты едва успели схватить свое оружие, офицеры – свои шпаги, как из покоев фрейлины Нелидовой выскочил император Павел в полной форме, в башмаках и шелковых чулках, при шляпе и шпаге, поспешно двинулся в свой кабинет, а над его головой, едва не задев ее, в ту же минуту полетел дамский башмак, с очень высоким каблуком. Император едва успел закрыть свою