Нет.

Геслер сумел подняться на ноги. И бросился на форкрул ассейла.

Она уставилась на него единственным глазом и улыбнулась.

Он увидел, как она сгибает свободную руку – и отводит ее назад для удара. Можно блокировать этот удар и повалить ее… но Кривой умирает в ее хватке. Нет. Перед глазами мелькнуло поле боя, заваленное трупами, Истин, вытаскивающий хромого пса из кучи тел. Геслер услышал удивленный вскрик парня… и увидел его взгляд. Такой безнадежный. Такой… молодой.

Нет!

Не обращая внимания на кулак, несущийся к голове, Геслер ударил сам, но не в лицо, а в плечо руки, ухватившей пса.

Ударил со всей силы, как никогда.

Два сокрушающих удара, и…

Удар солдата развернул Преподобную, раздробил плечо, а ее кулак пришелся Геслеру в лоб, пробил его, откинул голову назад и сломал шейные позвонки.

Геслер умер, еще не упав на землю.

Но ее правая рука уже не действовала, Преподобная рухнула на колено, а пес вырвался из ее удушающих пальцев.

Неважно. Убью его потом. Сейчас… пусть боль пройдет… Пусть прояснятся мысли.

Кривой высвободился и отковылял в сторону. Воздух наполнил легкие. Жизнь возвращалась. В мозгу – красный туман, непреодолимое желание, и только. Подняв голову, зверь снова повернулся к врагу его хозяина.

Хозяин лежал такой тихий, такой безжизненный.

Виканского пастушьего пса ценят не за голос. Он редко лает и не воет никогда.

Но теперь плач, вырвавшийся из глотки Кривого, мог бы пробудить самих волчьих богов.

А белокожая женщина выпрямилась и засмеялась, медленно поворачиваясь к зверю.

Кривой поджал ноги для прыжка. Губы на покрытой шрамами кошмарной пасти оттянулись, обнажая бесформенные, неровные клыки.

И тут кто-то шагнул мимо него.

Худ шагнул к Чистой, когда она поворачивалась к псу. Увидев его, она вскрикнула и отступила на шаг.

Он приближался.

Кулак ее левой руки метнулся навстречу, но Худ одной рукой перехватил его и раздавил кости запястья.

Она завизжала.

Яггут поменял хватку на запястье и пустил в ход вторую руку. Диким рывком он повалил форкрул ассейла на жесткий камень.

Пес, завыв, отступил.

Но Худ еще не покончил с ней. Он снова приподнял ее и грохнул на камень.

– С меня… – проревел яггут, снова вздымая ее и снова бросая оземь, – хватит… – разбитое, поломанное тело опять взмыло в воздух, – твоей… справедливости!

Когда незнакомец бросил оторванную руку, которую держал, Кривой подполз ближе к хозяину. И лег, положив тяжелую голову на грудь человека.

Незнакомец посмотрел на него, но ничего не сказал.

Кривой оскалил зубы, чтобы ясно показать свои притязания. Он мой.

Шум тяжелых крыльев заставил Худа обернуться. Он увидел, как к Великому Алтарю спускается убийца Ши’гал. Пригнувшись, но все равно возвышаясь над яггутом, тот рассматривал Худа холодным взглядом.

Худ взглянул на сердце Увечного бога.

Цепи из костей предков Чистой пропали, уничтоженные ее смертью. Сердце, наконец свободное, слабо пульсировало в луже крови.

Появилась маленькая собачка, чтобы заняться разбитым лицом форкрул ассейла.

Хмыкнув, Худ показал на сердце, а потом повернулся и посмотрел на западную равнину. За поля, усеянные трупами, за строящиеся армии, почти неподвижные от утомления. А по лестнице поднимались фигуры.

Худ услышал, как крылатый убийца поднялся в воздух; и Худ знал, что ящер держит в когтях жалкое сердце. Тень Ши’гала скользнула по яггуту, потом тот увидел, как Ши’гал поднимается все выше, улетая в сторону заходящего солнца. Потом Худ снова перевел взгляд на разрушения внизу.

Когда-то я сидел на Троне Смерти. Когда-то я приветствовал тех, кому пришлось в конце сдаться, костлявыми руками и скрытым во тьме лицом из кожи и кости. Сколько полей битвы я прошел? Должен ли пройти еще одно?

К этому времени остались только они.

Стражи Врат, скажете ли тем, кто придет к вам, что это уже не имеет значения? Или у вас есть что подарить им? Что-то большее, чем мог я?

Появились другие. Худ услышал, как рыдает от горя женщина.

И вспомнил, что на деле во все мирах нет звука печальнее.

Горькая Весна, Лера Эпар из имассов, лежала, прижавшись к холодным телам. Кровь больше не текла из перевязанной раны. Вокруг ходили выжившие: одни безо всякого дела, другие высматривали на земле знакомые лица.

Она видела сородичей. Видела тел акаев. Видела к’чейн че’маллей и яггутов.

И видела Оноса Т’лэнна, который, покинув всех, нетвердой походкой шел на север, к полоске ровной земли, ведущей к огороженному стенами портовому городу, когда-то бывшему столицей империи форкрул ассейлов.

Никто из имассов не окликал его. Никто не спрашивал, куда он направляется. Он – Первый Меч, но он и просто человек.

Лера Эпар опустила голову и посмотрела на процессию, поднимающуюся по обожженным ступеням на Шпиль. Принц Брис Беддикт, Араникт, королева Абрастал, Спакс из гилков, жрица к’чейн че’маллей. Одиннадцать оставшихся яггутов тоже поднимались наверх.

Все кончено. Наверняка все кончено.

Наступил мир. Наверняка мир… а как еще назвать эту ужасную тишину?

На закате снова пошел дождь, но теперь чистый и ясный. Лера Эпар закрыла глаза, подставив лицо дождю, чтобы умыться.

Онос Т’лэнн прошел мимо города на мыс, поросший утесником и вереском. День угасал, но Оносу было все равно; земля под ногами, пропитанная кровью, теперь стала скользкой от простого дождя.

Солнце заливало золотом западный горизонт.

И вот, на растоянии Онос Т’лэнн увидел три фигуры и прищурился. Они, как и он, похоже, просто бродили. Потерянные, как и он. Онос направился к ним.

Меч в правой руке, густо покрытый кровью, теперь омывался дождем, очищаясь до блестящего камня. Онос уронил меч и побежал. Сердце словно распухло, не вмещаясь в грудную клетку.

Когда они увидели его, раздались детские крики, и Онос помчался к ним; одна девочка неслась впереди, другая отставала, потому что несла на руках мальчишку. Все трое плакали, подбегая к нему.

Онос упал на колени и обхватил всех троих.

Близняшки тараторили без перерыва. Спас их оул’данский воин, которого они потеряли в ливень. А ведьма, которая их украла… а они убежали… а он обещал, что найдет их, но не нашел, а…

Подняв взгляд, Онос Т’лэнн увидел кого-то еще.