Адъюнкт спешилась, стянула кожаные перчатки.

– Капитан?

– Да, – ответил он, – подойдет.

Когда Скрипач тоже соскользнул с лошади, Банашар последовал его примеру.

Следом за адъюнктом они поднялись по склону. Оказавшись ближе к гнилым камням, Банашар смог разглядеть выбеленные фрагменты человеческих костей, застрявшие в трещинах и расщелинах, насыпанные кучами на плоских поверхностях и в нишах. Когда он ступал по узким извилистым тропкам, проложенным между камнями, под ногами хрустели бусины из отполированных орехов, почва вокруг была усыпана хрупкими обломками плетеных корзин.

Достигнув вершины, они увидели, что доломитовые валуны образуют там грубое кольцо диаметром в десяток шагов, почва внутри него была относительно ровной. Когда адъюнкт, пройдя между двух валунов, вышла на открытое место, ее левая нога соскользнула, и она отдернулась назад. Устояв на ногах, осмотрелась вокруг, потом присела на корточки и что-то подняла.

Банашар подошел поближе.

В руках у нее был наконечник копья из обколотого кремня в добрый кинжал длиной, и жрец увидел, что вся ровная поверхность усеяна тысячами подобных наконечников.

– Побросали их здесь, ни один даже не сломан, – пробормотал Банашар, когда к ним присоединился Скрипач. – Зачем, спрашивается?

Капитан хмыкнул.

– С этими святилищами никогда не разберешь. Но выполнены орудия замечательно. Такой работе даже имассы бы позавидовали.

– Я бы вот что предположил, – сказал Банашар. – Они изобрели технологию, оказавшуюся слишком успешной. И в результате перебили всех животных вокруг, ни единого не осталось. А почему? Да потому, что все мы одинаково бестолковы, столь же близоруки – сейчас или двадцать тысяч лет назад, разницы никакой. Соблазн же убийства сродни лихорадке. Когда они поняли наконец, что наделали, когда начали вымирать от голода, они обвинили во всем свои орудия. И однако, – он скосил глаза на Скрипача, – мы до сих пор полагаем, что эффективность есть благо.

Скрипач вздохнул.

– Иной раз мне кажется, мы и войну-то изобрели оттого, что зверья, которое можно убить, не осталось.

Адъюнкт выронила наконечник – врезавшись в слой своих сородичей, он переломился надвое – и двинулась вперед. Каждый ее шаг сопровождался каменным треском. Оказавшись посередине, она повернулась к ним.

– Святость тут ни при чем, – сказала она. – Поклоняться здесь нечему, разве что прошлому, которое никогда уже не вернется, а название этому другое – ностальгия. В невинность предков я тоже не верю.

– Тогда отчего здесь? – удивился Банашар.

Ответил ему Скрипач:

– Потому что, жрец, здесь можно держать оборону.

– Полудрек? – спросила Тавор, положив руку на эфес меча.

Он огляделся, подошел к одному из доломитовых валунов. Вихрящиеся орнаменты, канавки в камне напоминают завитки волос. Демонические, лишь отдаленно напоминающие людей фигуры, лица – сплошь вытаращенные глаза и широко разинутые рты, полные острых зубов. Вздохнув, он снова повернулся к адъюнкту и кивнул.

– Она могла бы, не знаю… обвиться вокруг основания холма, словно легендарный змей, что ли.

– Зачем?

– Сдерживать то, что внутри.

– Как долго?

Пока не умрет. Он лишь пожал плечами.

Адъюнкт Тавор еще некоторое время вглядывалась в него, а потом обнажила отатараловый меч. Ржавого оттенка клинок в глазах Банашара словно полыхнул огнем, и он отшатнулся.

Стоявший рядом Скрипач негромко выругался.

– Адъюнкт, он… проснулся.

– И готов, – прошептал Банашар, – призвать.

Тавор носком сапога расчистила участок почвы, установила там меч острием вниз. Потом навалилась на него всем своим весом.

Клинок легко, словно сквозь песок, скользнул вглубь на половину своей длины.

Тавор отступила на шаг, казалось, готовая упасть.

Банашар со Скрипачом одновременно оказались рядом и подхватили ее – боги, как же в ней мало веса осталось! Кожа да кости! Она обмякла у них на руках и лишилась сознания.

– Так, – выдохнул Скрипач, – надо бы оттащить ее в сторонку, только место почище выбрать.

– Нет, – возразил Банашар, – я отнесу ее вниз, к лошадям.

– Тоже верно. А я вперед пойду, воду приготовлю.

Банашар поднял Тавор на руки.

– Скрипач…

– Ну да, – проворчал тот. – Под броней там словно ребенок на грани голодной смерти. Когда она очнется, жрец, мы заставим ее поесть.

С тем же успехом солдат мог сказать: «Мы пойдем на приступ луны», будучи при этом в полной уверенности, что так оно все и произойдет и что от луны в результате останутся лишь дымящиеся руины. Так они, солдаты, приучены думать. Этот треклятый морпех уж точно. Ничего не сказав, Банашар двинулся следом за Скрипачом вниз по извилистой тропке.

Они уложили ее на протертой почти до дыр попоне. Банашар расстегнул и снял с нее шлем, а под голову пристроил старенькое седло с ее собственной лошади. Сбоку от них Скрипач колол щепу для костра.

Жрец взял бурдюк с водой, намочил пару бинтов, нашедшихся в мешке у сапера, и начал осторожно обтирать грязь и пот со лба Тавор, с ее ничем не примечательного лица. Когда глаза ее были закрыты, он мог разглядеть ребенка, каким она когда-то была, – серьезного, целеустремленного, стремящегося поскорей вырасти. И однако сейчас лицо было слишком истощенным, выглядело старше и изможденней, чем следует. Он убрал с ее лба налипшие пряди мокрых волос. Потом кинул взгляд на Скрипача.

– Как по-вашему, это просто переутомление или… нижние боги! Скрипач!

Тот при помощи кинжала разламывал сейчас свою Колоду Драконов, от карт оставались лишь щепочки. Прервавшись на мгновение, он поднял глаза на жреца.

– Ей нужна горячая пища.

На глазах Банашара щепки отправились в костер. Краски подсветили пламя причудливыми оттенками.

– Вы не рассчитываете выжить?

– Даже если и выживу, с меня достаточно. Этого вот всего.

– От армии так просто не отделаться, хотите вы этого или нет.

– В самом деле? Я намерен убедить вас в обратном.

– И чем думаете заняться? Ферму купите, овощи станете выращивать?

– Храни меня боги от этого! Слишком много работы – никогда не понимал солдат, вынашивающих подобные планы на тот день, когда отложат меч. Земля сама знает, чему на ней расти, и тратить остаток жизни на то, чтоб ее разубедить, – это все равно что еще одна война, чтоб ее.

– Понятно. Значит, напиваться и рассказывать одни и те же истории в занюханной таверне…

– Как вы сами в Малазе?