Сколь непомерно высокой оказалась цена обычной безответственности! И пусть даже виновники преступления тяжело за него поплатились, отношения между Францией и Алжиром, которые так долго налаживались, вновь стали враждебными – настолько, что нескольких французов в Алжире заживо сожгут. Причем не только осложнение дел подтверждает нам, насколько важно придерживаться правил. Убийство тридцати шести пленников, в том числе и знатных, свидетельствует о том, что Реджеб-реис хорошо представлял свою участь по возвращении в порт. Когда разгорелся скандал и взволновался весь Алжир, реиса известили: ни за что не являться в город и выгрузить добычу в ином корсарском порту[1748].

И упомянутый Майоркалы (тур. «с Майорки») Юсуф-реис – тот самый, которого клял последними словами дей Алжира, – не совладает с собой, нападет на корабль у мыса Сан-Висенти и потопит его после долгой погони, несмотря на поднятый там французский флаг. Экипаж корабля бросится в море, и их спасут уже другие корсары, – но просто изобьют французов фалакой по пяткам и заставят сознаваться в присутствии янычар, что те – португальцы или же, по крайней мере, женаты на португалках[1749]. Впрочем, мы уже отмечали, что такие действия не приводили ни к чему.

Как мы видим, корсары могли и пытать экипаж, лишь бы узаконить добычу, доказав, что захваченный корабль идет под ложным флагом, или как минимум выбив признание, что моряки перевозят товары и путников к берегам вражеских стран. В мае 1619 года корсары, поймавшие корабль Грамая, заставили двух юнг дать ложные показания, заодно обвинили одного из португальцев в том, что он – испанец и еврей. Даже проверили, обрезан ли он; а потом несчастный, вытерпев триста ударов палкой, не просто признался в том, что ему принадлежит часть товаров на судне, но и добавил, что сам Грамай – епископ и его сопровождают испанские и мальтийские рыцари[1750].

Впрочем, стоит сказать, что османским корсарам все-таки было несвойственно умертвлять экипажи лишь ради того, чтобы не оставлять свидетелей в живых. А вот корсары-голландцы привязывали моряков, захваченных в Средиземном море, к рее и бросали в воду[1751]. В ином примере чайка (небольшое гребное судно) Сулеймана-реиса, перевозившая пшеницу из порта Волос в Стамбул, встретила пиратский галеон, которым командовал некий Николос. Разбойники, захватившие шайку, убили и Сулеймана, и еще «пятерых его спутников», однако шестому, по имени Мехмед, которого уже передали кому-то, чтобы убить, удалось «неким образом» скрыться. В будущем он и станет головной болью Николоса. Спустя восемь лет после отвратительной истории отец Сулеймана, Яхья, сам выходец с Джербы, застанет Николоса в Стамбуле, где тот станет торговцем-мюстеменом (купцом-иноземцем, которому разрешат жить в османских краях). Тут же, воспользовавшись свидетельствами Мехмеда, он добьется того, чтобы Николоса призвали в «собрание честного шариата», то есть в суд. Тем не менее одного свидетельства Мехмеда не хватило: Николос отверг все обвинения, заявив, что в ту пору был в александрийском порту. Тогда суд дал истцу время на поиск новых фактов и свидетелей[1752].

Корсары, не желавшие возмещать нанесенные ими убытки, могли выгрузить незаконно захваченные товары в другом порту. Если тот не имел договоренностей со страной, на чей корабль они напали, то «плохая» добыча в мгновение ока становилась «хорошей». Как мы уже упоминали, сразу после убийства алжирцев в Марселе их соотечественники-инвесторы посоветуют Реджебу-реису ни в коем случае не являться в Алжир и выгрузить трофеи в ином порту[1753]. За пятнадцать лет до того Савари де Брев, прибыв из Стамбула в Тунис, точно так же потребует отдать незаконно захваченных французских пленников и товар; его переговоры с деем Османом почти решат исход дела, но нападение на два французских корабля, идущих в Александрию, едва все не порушит. Де Брев выдвинет условие: непременно вернуть корабли, нагруженные тканью, и выплатить 70 000 тысяч реалов; тогда Осман, гадая, как все воспримет Стамбул, и боясь возможного бунта, попытается отвлечь посла и скажет, что еще предстоит во всем разобраться, а корсарам велит передать, чтобы те доставили на фусте свой груз куда угодно, кроме Бизерты[1754].

Длительные перемирия между европейцами и корсарскими государствами были редким явлением, и пираты были вольны плавать где пожелают, но иногда это порождало и дипломатические волнения. Так, когда в Бизерту вернулся флот из трех алжирских и шести тунисских кораблей, французский консул потребовал от тунисцев освободить его захваченных соотечественников, согласно ахиднаме. Но договора о перемирии между Алжиром и Францией в то время еще не было, и сразу же возник вопрос о том, кому принадлежат пленники: алжирцам или тунисцам. В конце концов в берет (barrete) бросят девять клочков бумаги, на шести из которых напишут «Тунис», на трех – «Алжир», и заставят пленников тянуть жребий. Те, кто вытянет «Тунис», окажутся на свободе, те, кому выпадет «Алжир», придется отправиться на галеры, проклиная судьбу[1755].

Впрочем, отметим, что выгрузка трофеев в ином порту не всегда себя оправдывала. В 1699 году реис, укрывшийся в Тетуане после того, как провел через Гибралтар захваченный французский корабль, решил не обращать внимания на авторитет консула Франции в Алжире. Но как только выяснится, что сам он устроил базу в Шершеле и был алжирским подданным, дей Хасан Чавуш не замедлит отправить в Тетуан собственный корабль, чтобы поспешно восстановить справедливость и отобрать у корсара пойманное судно вместе с добычей. Реису, чьи товары прибрал к рукам правитель Шершеля, теперь оставалось только прозябать в нищете[1756].

В другом примере трипольский корабль, вышедший на пиратский промысел в 1680 году, возвратится в порт Алжира с крохотным судном, захваченным в Лангедоке; но его будет ждать неприятный сюрприз. Алжир с Францией начнут мирные переговоры, и реис не сможет ни продать товары, ни принять янычаров в экипаж: диван, не желая рисковать, запретит янычарам заниматься корсарством[1757]. Похожая история случилась и в 1630 году, когда тоже вели переговоры о мире; тогда алжирцы написали письмо в Сале, требуя, чтобы там не впускали в порт их корабли, пришедшие с французскими судами, и отсылали к ним для наказания всех, кто причиняет беды марсельцам[1758].