Если принять во внимание критическую нехватку бывалых моряков в Средиземном море, то трудно даже переоценить значимость того опыта, которым корсары делились с Османами, решившими противостоять «дорианским» Габсбургам. Еще отчетливее роль этих неупорядоченных сил, помышлявших только о спасении, стала в те годы, когда внезапно понадобилось нарастить военный потенциал. Например, основную потерю Османов в сражении при Лепанто составили не чектири, и без того терпящие поражение едва ли не каждый год, а опытные моряки с гребцами; христиане настояли на том, чтобы их ни в коем случае не освобождать за счет выкупа[1785]. И настало время простить некоторым корсарам старые грехи, даровав им широкие привилегии[1786]. Действительно, как явно следует из финансовых записей Османов, после 1571 года, когда возрождался султанский флот, реисы потянулись на службу к падишаху[1787]. Ясно видна разница между решениями этих опытных реисов и неискусных в навигации пашей, получивших образование в Эндеруне, – стоит лишь сравнить терпеливость Хайреддина, выжидающего удобных моментов у Превезы, с ошибочными приказами пашей в битве при Лепанто[1788]. После катастрофы 1571 года Османы тоже осознают, сколь важны умения и опыт пиратов, ведь на пост капудан-ы-дерья опять будет назначен корсар, и на его плечи ляжет вся ответственность за военные решения: «Все дела моего султанского флота с благословением Всевышнего возложены на твою власть судить правдиво и здраво; действуй так, как посчитаешь нужным, исходя из того, что наиболее полезно вере и государству»[1789].

Присоединение корсарских кораблей, несомненно, усиливало мощь и стратегическую маневренность османского флота. Центральные державы, стремясь как можно быстрее увеличить флот в годы войны, по необходимости использовали те или иные корабли для непривычных целей. Венецианцы превращали торговые галеры в боевые суда; Карл V переманил к себе генуэзского адмирала Андреа Дориа, служившего французам. Что же касается Османов, то они пойдут на сотрудничество с корсарами, которые, как правило, добывали свой хлеб сами. Стамбульское адмиралтейство в те дни казалось столь же слабым, как султанский флот, не сумевший предотвратить нападение Дориа на Корони в 1532 году. Иначе зачем Ибрагиму-паше понадобилось покупать тридцать кораблей у венецианцев?[1790] Появление Хайреддина в Стамбуле не только внесет в деятельность адмиралтейства порядок, но и увеличит мобильность османского флота за счет легких корсарских кальетэ и фуст. Корсары, полагаясь в своих шпионских и разведывательных операциях на маневренность и проворство, славились и молниеносными налетами на вражеские побережья, которые знали как свои пять пальцев. В 1544 году, когда Барбарос взял в осаду Ниццу, он отослал в Балеарское море корсаров под командованием Салиха-реиса лишь для того, чтобы окружить врага со всех сторон[1791]. Следует отметить еще одно: то, сколь значительную роль играла корсарская маневренность в морских сражениях, понятно хотя бы из того, что только Улуджу Али с его бойцами удалось сохранить лицо после катастрофы у Лепанто.

Впрочем, корсары помогали не бесплатно. Капудан-ы дерья обязались выделять корсарам акватории для охоты, независимо от того, становились ли дерья-бейи, азеб-агасы и хасса-реиси [командиры высшего ранга] частью государственной системы или же присоединялись к морским кампаниям только в походах, прибывая из Алжира. Военные действия 1550-х годов в Тирренском и Лигурийском морях ясно свидетельствуют о том, насколько корсарское стремление к наживе мешало султанскому флоту достичь стратегических целей. В 1553 году, едва французы решили воспрепятствовать налету Тургуда на Роччелла-Ионика, тот пригрозил, что вернется, и разорил здешние земли, хотя те принадлежали строптивому аристократу, стороннику Франции (и тем самым Османов)[1792]. Спустя два года османский флот опять обманул союзников и вместо нападения на Кальви и Бастию разграбил итальянские берега[1793].

Корсары на службе Османов играли еще одну роль, – сообщали новости. Стамбул отдал магрибским бейлербеям бесчисленное множество приказов о построении шпионской сети[1794] и моментально начинал волноваться, если от тех не приходило известий[1795]. Причем из Северной Африки в столицу передавали не только то, о чем шептались в портах торговцы с путешественниками. Пленников, или, как их называли османы, «языков», которых ежегодно захватывали в набегах, регулярно допрашивали о военных и дипломатических событиях на христианском берегу. Согласно «Газавату», Хайреддин сразу же устраивал им допросы, едва сойдя в порту: «Если имелся некий кафир, понимающий язык, приводили его к нему, и спрашивали, что еще происходит на берегу неверных, и так узнавали обо всем»[1796]. Не раз набирали языков и сами экипажи корсарских кораблей, направленных в разведку. Когда же в Алжир подолгу не поступало новостей из христианских стран, Хайреддин, снарядив «стремительную фыркату», приказал ее реису: «Погуляй в барселонской стороне, даю тебе двадцать дней, принеси мне вести!» Фырката захватит генуэзскую тартану, вышедшую из барселонского порта, и от ее капитана станет известно, что Карл V отправился из Испании в Центральную Европу (Венгрию) и подстрекает султана, властвовавшего в Тлемсене, к восстанию против корсаров[1797]. В 1574 году во время осады Хальк-эль-Уэда некий Хасан, ага азебов и капитан добровольцев из Влёры, также захватит языка, пересекая вражеские воды на трех кальетэ. Со временем Хасан стал санджак-беем Коджаэли, и, видимо, именно успешные разведывательные операции помогли ему получить новый пост[1798].