дель Риччо. Подобно многим из римского окружения Микеланджело, он был банкиром по профессии – служил в римском отделении банка Строцци и Уливьери – и флорентийцем по рождению[1324]. Однако дель Риччо был не просто предприимчивым и успешным финансистом. Почти десять лет он выступал ближайшим советчиком Микеланджело, иногда брал на себя роль редактора, в частности готовил к печати сборник его стихов (этот замысел после смерти дель Риччо так и остался невоплощенным).[1325]

Круг общения Микеланджело, по-видимому, ограничивался почти исключительно дель Риччо и Донато Джаннотти. Так, 29 августа 1542 года, в День усекновения главы Иоанна Предтечи, дель Риччо пригласил его на ужин: «Если желаете доставить всем удовольствие, приходите сегодня вечером в банк поужинать с нами»[1326]. К сожалению, Микеланджело не сумел присоединиться к друзьям, поскольку дал всем домашним слугам выходной и никому не мог поручить передать письмо или проводить его по ночному Риму с фонарем: «Бедняк, вынужденный полагаться только на себя, часто поневоле нарушает правила вежливости»[1327].

Может быть, он просто искал отговорок. Судя по всему, Микеланджело по-прежнему избегал общества. В первом из двух «Диалогов о числе дней, проведенных Данте в поисках Ада и Чистилища», которые Донато Джаннотти сочинил в середине сороковых годов XVI века, есть сцена, наглядно демонстрирующая, как трудно было выманить художника из его убежища и заставить проводить время с друзьями[1328]. Подробно обсудив хронологию «Божественной комедии», участники диалога расстаются примерно в полдень, а четверо приятелей решают встретиться в тот же день вечером. Кроме того, дель Риччо настаивает, что все они должны прийти к нему на ужин, но Микеланджело отказывается, он-де хочет побыть в одиночестве, опасаясь, что общество друзей за ужином слишком развлечет его: «Рассчитывая, что я, как вы говорили, развлекаясь с вами, снова соберу и обрету себя, я в действительности себя растеряю и утрачу».

Естественно, дель Риччо это представляется нелепым, ведь у него соберутся талантливые и обаятельные люди, их обществом нельзя не восхищаться, они восторгаются творчеством Микеланджело и жаждут его увидеть, будут музыка и танцы, которые прогонят прочь всякую меланхолию (хотя вообразить танцующего Микеланджело довольно трудно). Однако он возражает, что даже неспешная утренняя прогулка по лугам и виноградникам римского disabitato слишком угрожает его хрупкому «я»; вечер в компании друзей тем более нарушит его душевное равновесие. В мрачном средневековом духе он настаивает, что лучше всего нам предаваться размышлениям о смерти: «Надо подумать о смерти. Эта мысль – единственное, что позволяет нам снова познать самих себя, что сохраняет наше единство, не давая себя похитить ни родственникам, ни друзьям, ни сильным мира сего, ни тщеславию, ни алчности, ни прочим порокам и грехам, похищающим человека у человека и держащим его в состоянии растерянности и рассеянности, никогда не позволяя ему снова себя обрести и воссоединить»[1329].

Несмотря на ворчливость и брюзгливость художника, с дель Риччо его объединяла любовь к поэзии, кулинарные вкусы и возведенное в культ обожание юноши, племянника дель Риччо по имени Франческо, или Чеккино, дель Браччо. Пригожий и обаятельный, Чеккино, в сущности, был приемным сыном дель Риччо, а Микеланджело, дель Риччо, Джаннотти и весь римский кружок флорентийских изгнанников нещадно его баловали[1330]. И дель Риччо, и Микеланджело называли его своим «идолом», своим «кумиром». В одном письме к дель Риччо Микеланджело просит его об «одной милости», «а именно чтобы Вы развеяли некоторое сомнение, оставшееся у меня после нынешней ночи: во сне я приветствовал нашего кумира, и он, как мне показалось, смеялся и грозил мне»[1331].

Смерть Чеккино 8 января 1544 года, в возрасте всего пятнадцати лет, повергла дель Риччо в глубокую скорбь. «Увы! Увы! – писал он Джаннотти. – Нашего Чеккино больше нет». И добавлял, что Микеланджело делает эскиз скромного мраморного надгробного памятника[1332]. В конце концов работу над монументом в церкви Санта-Мария ин Арачели, увековечивающим память Чеккино, передали ассистенту Микеланджело Урбино, однако в ближайшие месяцы сам художник воздвиг ему гробницу в слове, сочинив в память о нем пятьдесят стихотворений: сорок восемь кратких эпитафий, один мадригал и один сонет[1333].

Как ни странно, если учитывать скорбь дель Риччо, Микеланджело сопровождал эти поэтические вариации на тему траура, смерти и безвременно погибшей красоты крохотными шутливыми посланиями, поясняющими, что его стихи – вознаграждения за яства и лакомства: «За инжирный хлеб», «За утку, присланную вчера вечером», «За соленые грибы, ибо Вы не хотите принять в дар ничего иного», «Вот эти… нескладные стихи за фенхель», «Не хотел посылать Вам это, потому что скверно вышло, но форели и трюфели одолели бы и само небо»[1334]. Некоторые «приписки» выдержаны в несколько неблагодарном тоне: «Это говорит форель, а не я, поэтому, если стихи Вам не по нраву, не маринуйте более форель без перца». Эти коротенькие заметки не только содержат запоминающееся перечисление блюд, которые подавались на стол в Риме середины XVI века: в них также пред[1335] стает образ Микеланджело, против воли, словно под давлением, сочиняющего стихи, так как он не хочет оставаться должником дель Риччо, даже если речь идет всего-навсего о фенхеле или инжирном хлебе.

* * *

Летом 1544 года Микеланджело, изнемогающий под бременем трудов в капелле Паолина и в муках завершающий гробницу папы Юлия, тяжело заболел опасной лихорадкой[1336]. Дель Риччо перевез его в собственные покои во дворце Строцци-Уливьери, где его снова исцелил и выходил тот же лекарь, Баччо Ронтини, что однажды уже спас ему жизнь. Племянник Микеланджело Лионардо, прослышав о его болезни, выехал к нему из Флоренции. Микеланджело явно подозревал, что Лионардо волнует не столько состояние его здоровья, сколько перспектива получения наследства. Когда Лионардо прибыл в Рим, Микеланджело отказался принять его. Вместо этого слуги передали ему гневное послание от прикованного к постели, возможно, еще пребывающего в бреду художника.

Микеланджело обвинил Лионардо в том, что тот ведет себя под стать своему покойному отцу Буонаррото, «который выгнал меня во Флоренции из моего дома»[1337][1338]. Микеланджело требовал, чтобы Лионардо оставил его в покое и перестал докучать вопросами о завещании. «Иди себе с Богом, и не показывайся мне на глаза, и не пиши мне больше никогда…»[1339]

21 июля художник, несколько оправившись после изнурительного приступа лихорадки, написал находившемуся в то время в Лионе Роберто Строцци, спрашивая, не откликнулся ли Франциск I на его безумное предложение, возможно порожденное горячечным бредом[1340]: если король Франции пообещает освободить Флоренцию от режима