далее. Однако та религиозная эпоха отнюдь не являла столь ясную картину. Пожалуй, Поул и верил в необходимость сохранения единства Церкви, но он также разделял, или почти разделял, один из главных принципов лютеранства, заключающийся в том, что спасение, или «оправдание», возможно обрести только через веру. Этот догмат, «sola fide», противоречил традиционной католической доктрине, согласно которой райские врата отворялись перед теми, кто в земной жизни совершал благие дела, а значит, верующий хотя бы отчасти был ответствен за свою посмертную судьбу. Сегодня нам может показаться странным, что из-за богословских разногласий Европа XVI века разделилась на вооруженные враждующие лагеря, испытывающие друг к другу смертельную ненависть. Однако нечто подобное мы можем наблюдать и в наши дни, когда во многих частях света люди убивают друг друга из-за таких же различий в политических и религиозных взглядах.

Рахиль, или Жизнь Созерцательная. Деталь гробницы Юлия II. Ок. 1541–1545

Впрочем, с точки зрения теологии эти два лагеря в 1541 году только формировались. Существовали те, кто сохранял верность единой западной Церкви и принимал верховную власть папы, однако тяготел к воззрениям, которые задним числом можно счесть протестантскими. Одним из них был кардинал Поул; с другими Виттория Колонна сблизилась в тридцатые годы в Неаполе. Среди этих «католических интеллектуалов с протестантскими симпатиями» обращали на себя внимание Хуан де Вальдес (ок. 1500–1541), испанский богослов, бежавший в Италию от преследований инквизиции, и монах-капуцин Бернардино Окино, ставший любимым проповедником Виттории.

В целом эта группа получила название «спиритуалы»[1301]. Она представляла собой аристократический литературный и интеллектуальный кружок, члены которого сочиняли сонеты столь же часто, сколь и религиозные трактаты. Один из его участников, секретарь Поула Маркантонио Фламинио, был известен как поэт и соавтор книги «Beneficio di Cristo» («Милость Христова»), в которой наиболее полно излагались религиозные взгляды спиритуалов; он мог служить примером того, насколько неразрывно были связаны литературные интересы спиритуалов с их богословскими устремлениями.

Спиритуалы куда менее тяготели к популизму и воинственности, нежели реформаторы Северной Европы. Они чаяли личной веры, основанной на сближении с Христом, столь же нерасторжимом, сколь и узы, соединяющие влюбленного и его даму в петраркистском сонете. Это смешение влюбленности и благочестия два десятилетия спустя чрезвычайно привлекло инквизиторов, расследовавших дело Виттории Колонна[1302]. Снова и снова выжившего члена спиритуалов, попавшего им в руки, допрашивали они не только о религиозных взглядах Виттории, но и о ее отношениях с Поулом и с другим видным реформатором, кардиналом Джованни Мороне. Задавая эти вопросы, инквизиторы словно каждый раз намекали: а что, если они были не только еретиками, но и любовниками? По-видимому, нет, хотя последний биограф Виттории замечает, что ее чувства к Поулу граничили со страстной влюбленностью[1303][1304].

О том, насколько переплетены были поэзия, религия и ощущение близости к Спасителю в представлении спиритуалов, прекрасно свидетельствует один из сохранившихся фрагментов переписки между Микеланджело и Витторией. Маркизу тяготила литературная слава. Она возражала против пиратских публикаций своих стихов. Впрочем, свою любовь к Микеланджело она воплотила в поэтической антологии. В письме к племяннику Лионардо Микеланджело описывал этот стихотворный сборник так: «…пергаментная книжица, которую она мне подарила лет десять тому назад и которая содержит сто три сонета»[1305][1306].

Это был изящный и благожелательный подарок, выбранный с большим вкусом и предназначенный лично для него, однако поначалу Микеланджело, маниакально боявшийся любых обязательств, которые, по его мнению, пытались наложить на него окружающие, решил отвергнуть дар. Почти наверняка именно стихи и были теми самыми вещами, «cose», о которых Микеланджело говорит в недатированном письме. Свое послание он начинает так: «Прежде чем взять те вещи, которые Ваша Милость не раз хотели мне передать, я, для того чтобы получить их по возможности менее недостойным способом, хотел было, синьора, сделать для Вас что-нибудь собственными руками».

Далее он совершенно неожиданно переходит к богословским обоснованиям своего поведения: «Но потом, признав и увидев, что милость Божью купить нельзя, а пренебрегать ею – величайший грех, я каюсь в своей вине и охотно принимаю названные вещи»[1307]. Здесь он непринужденно и остроумно упоминает о вопросе, имевшем необычайную важность в глазах Виттории, Поула и их единомышленников. Именно о том, можно ли «купить», то есть заслужить благими поступками, милость Господню, решительно разделились мнения католической Контрреформации и охватившей Северную Европу Реформации. В последующие десятилетия многие христиане умрут, защищая свою точку зрения на этот вопрос. Микеланджело, возможно проявляя осмотрительность, избегал высказывать свое мнение публично, но наверняка испытывал влияние Виттории и ее взглядов на обретение благодати.

А когда он примет поэтические дары Виттории, заключал Микеланджело, «не для того, чтобы иметь их у себя в доме, но для того, чтобы находиться у них в доме, – мне будет казаться, что я в раю»[1308]. Разумеется, он тоже делал подарки Виттории Колонна, вот только в духе добродетельного, тяготеющего к реформе христианина, совершающего достойные поступки, не для того, чтобы получить что-либо в ответ, а по зову сердца[1309]. Как и в случае с Томмазо, Микеланджело делал Виттории подарки двух видов, преподнося ей рисунки и стихи. И точно так же как это было с Томмазо, всячески приспосабливал и применял их к ее вкусам. Как мы видели, сюжеты рисунков для Томмазо он выбирал с таким расчетом, чтобы угодить умному отроку. На них поражает воображение множество занимательных, необычных деталей: кони, низвергающиеся в воздушную бездну, гигантские птицы, пирующие купидоны. В отличие от Томмазо, для Виттории он создавал образы, как нельзя более подходившие поэтессе, духовную жизнь которой целиком поглощала преданность Христу.

Распятие. Ок. 1538–1541

По словам Кондиви, он выполнил для нее три рисунка: «Распятие», «Пьету» и «Христа и самарянку»[1310][1311]. В основе двух последних – сюжет, который не мог не вызвать глубокий интерес Виттории: они изображают женщину, лично, без посредников, обращающуюся к Христу, подобно тому как она сама неоднократно взывала к Христу в стихах. Иисус заговорил с уроженкой Самарии. На картинах, изображающих Оплакивание, Мадонне обыкновенно принадлежит пассивная роль скорбящей; на рисунке, предназначенном Виттории, Мадонна значительно более энергична, она воздела руки к небесам. На кресте виднеется цитата из дантовского «Рая», своего рода богословская максима, вызывавшая самые жаркие споры и касающаяся искупления: «Не думают, какою куплен кровью / Его посев»[1312].

Сам Христос обрел спасение для тех, кто уверовал. На последнем рисунке из трех Он искупает человечество, Он распят