предстал возвращающийся с пугающей регулярностью призрак: необходимость вернуться к работе над гробницей Юлия II. Прежний герцог Урбинский, Франческо Мария делла Ровере, умер в 1538 году. Как и почти все прочие скоропостижные смерти в Италии эпохи Ренессанса, ее приписали отравлению. Франческо Марии наследовал его сын Гвидобальдо; на следующий год он послал Микеланджело любезное письмо, выражая готовность ждать, пока Микеланджело не окончит работу над «Страшным судом», но одновременно замечая, что ему не терпится, так же как, верно, и самому Мике[1293] ланджело, увидеть наконец завершенную гробницу его предка Юлия II спустя все эти годы[1294].

Однако не успели показать публике «Страшный суд», как Павел III поручил Микеланджело написать еще несколько фресок. Ими предполагалось украсить здание новой капеллы Ватикана, которая, по имени своего основателя, получила название капелла Паолина или Павлова капелла. Ее возвели совсем недавно, и теперь следовало выполнить внутреннее убранство.

23 ноября 1541 года кардинал Асканио Паризани, занимавший видное место в среде ватиканской бюрократии, послал герцогу Урбинскому дурные вести. Он сообщил, что Микеланджело предстоит расписывать капеллу для папы и он никак не сможет заняться гробницей, добавив, что поскольку Микеланджело столь стар (ему вот-вот исполнится шестьдесят семь), то, если он даже и успеет, согласно повелению пап, выполнить фрески, вряд ли у него останутся время и силы для чего-либо еще[1295]. Кардинал предложил передать эту работу другим скульпторам, которым поручали завершить начатое Микеланджело, и, поторговавшись и попрепиравшись, герцог согласился, настояв на том, чтобы Микеланджело лично выполнил для гробницы три изваяния. Герцог потребовал, чтобы одним из них стал «Моисей». Каждому, кто видел его, было ясно, что это величайший шедевр.

Казалось бы, дело подошло к благополучному завершению, ведь Микеланджело, хотя бы вчерне, закончил не три мраморные скульптуры, а больше. Впрочем, как обычно, во время переговоров по поводу гробницы у Микеланджело началась истерика, и он, по своему обыкновению, сам все усложнил.

Логичнее всего было бы избрать для украшения гробницы «Моисея» и двух «Рабов», «Умирающего» и «Восставшего» (или, как именовал их Микеланджело, двух «Пленников»). Однако Микеланджело решил не включать их в окончательный вариант гробницы, поскольку, как поясняет он в прошении на имя папы Павла, они предназначались для прежнего, более грандиозного и сложного замысла. В указанном прошении, черновик которого был составлен его новым секретарем Луиджи дель Риччо, Микеланджело утверждает, что «так как упомянутые две фигуры пленников были сделаны, когда по первоначальному проекту произведение должно было иметь много большие размеры и гораздо большее число статуй, а в вышеупомянутом контракте проект был сокращен и уменьшен, то указанные две фигуры не учитываются в этом [последнем] проекте и никоим образом не могут быть пригодны»[1296]. Но почему же два этих великолепных изваяния вдруг перестали подходить для гробницы? В конце концов, с эстетической точки зрения облик «Моисея», обрамленного «Рабами», или «Пленниками», производил бы настоящую сенсацию. Однако он также являл бы вопиющее противоречие тем настроениям, что теперь овладели Римом.[1297]

После того как обнаженных персонажей его фрески «Страшный суд» заклеймили позором за то, что они «выставляют напоказ срамные части», Микеланджело, возможно, счел неразумным украшать гробницу покойного папы двумя статуями выше человеческого роста, представляющими нагих юношей. Настоять на подобном выборе означало вызвать новые нападки, и, может быть, он казался уже не слишком уместным и самому Микеланджело.

Поэтому Микеланджело приступил к изготовлению двух новых изваяний, которым надлежало стать рядом с «Моисеем»: это были статуи Лии и Рахили, призванные олицетворять соответственно Жизнь Деятельную и Жизнь Созерцательную (Микеланджело хотел передать их исполнение другому ваятелю, чтобы сосредоточиться на фресках для капеллы Паолина). Две эти статуи являли полную противоположность нагим рабам, вырезанным тридцать лет тому назад. Они были облачены в непроницаемые одеяния, благочестивы и изображали женщин.

Микеланджело издавна задумывал их как часть ансамбля гробницы Юлия, но теперь им отводилось более важное место. На идеальном равновесии между Жизнью Деятельной и Жизнью Созерцательной было основано представление кардинала Поула о совершенном правителе, которое он детально изложил в своем богословском труде «De summo pontifice» («О сущности папской власти»); данную концепцию он вчерне уже обрисовал в одном письме к кардиналу Контарини. Отказавшись от монумента, который напоминал бы римские триумфы и окружал бы гробницу Юлия нагими фигурами, представляющими скорбящие искусства или побежденные города, Микеланджело предпочел куда более строгий замысел, более соответствующий вкусам нового, тяготеющего к реформам времени.

* * *

Почти наверняка через посредство Виттории Колонна Микеланджело познакомился и сблизился с изгнанником англичанином Реджинальдом Поулом, который постепенно начинал играть все более и более важную роль в церковных кругах Рима. Кондиви, а значит, и сам Микеланджело выделяли Поула в числе друзей художника как человека, «из добродетельного и ученого разговора коего можно было почерпнуть немало пользы». Кондиви описывает его как «благочестивейшего и знаменитейшего монсеньора Поула, каковые похвалы снискал он своими редкостными талантами и исключительной добротой»[1298].

Поул был необыкновенной, уникальной личностью, единственным, кто едва не был избран папой и одновременно имел обоснованные притязания на английский трон (пожалуй, более серьезные, чем Генрих VIII)[1299]. Поул был внуком Джорджа, герцога Кларенса, который приобрел печальную известность тем, что был утоплен в бочке с мальвазией, по крайней мере по мнению Шекспира. Будучи прямым потомком герцога Кларенса, Поул приходился внучатым племянником двум королям, Эдуарду IV и Ричарду III.

Поул начинал как протеже Генриха VIII, частично оплатившего его дорогостоящее обучение в Падуанском университете. Однако в 1536 году Поул порвал с Генрихом, продемонстрировав немалую смелость и ожесточенность. Он послал королю экземпляр своей книги «Pro ecclesiasticae unitatis defensione» («В защиту единства церкви»), в которой подвергал резкой критике позицию Генриха по двум важным аспектам политической жизни Англии: его разводу и фактическому захвату церковной власти, когда Генрих объявил себя верховным главой Церкви в королевстве. Разумеется, подобная непримиримость снискала Поулу расположение Рима: в том же году ему был пожалован кардинальский сан.

Генрих не преминул обрушить возмездие на непокорного кардинала, арестовав и допросив его близких, оставшихся в Англии, включая мать Поула Маргарет, графиню Солсбери (1473–1541). Ее заключили в Тауэр, лишили всех титулов и в конце концов, 27 мая 1541 года, через несколько месяцев после того, как Микеланджело завершил «Страшный суд», казнили, проявив редкостную и ужасающую неумелость. Поул воистину был глубоко убежден в необходимости церковного единства и заплатил за свои принципы высокую цену, пожертвовав жизнью родственников.[1300]

Оглядываясь назад, мы склонны воспринимать религиозные взгляды прошлого как аккуратно разложенные по полочкам: вот католицизм, вот лютеранство, вот кальвинизм и так