Слезы градом, но они уже не душат.

Мне почти легко.

Знакомое покалывание любимых колючек на тонкой коже немного обветренных губ.

Бармаглот даже не пытается повернуть голову в мою сторону.

Не предпринимает попыток дотронуться.

— Спасибо, что вы у меня были, Марк Игоревич, — искренне благодарю я.

И сейчас это намного больше, чем все те «люблю», которые я сказала раньше.



Я знаю, что на этот раз он не будет меня останавливать.

Не скажет ни единого слова. Не протянет руку. Не посмотрит вслед.

Маленькой мечтательной Алисе очень хочется, чтобы этот уютный мир Самообмана, к которому она так привыкла, не рассыпался как карточный домик. Но он все равно ломается. С каждым шагом вперед — мост позади сгорает.

Это — правильно.

Но все, что правильно, почти всегда причиняет боль.

Я возвращаюсь в номер уже без намека на туман в голове. Только странно легко. Даже трясу руками, чтобы убедиться, что на них теперь нет невидимых цепей, которые я сама же на себя и одела.

Сажусь за ноутбук и заказываю билет на самолет.

Собираю вещи.

Бережно упаковываю все свои воспоминания об этом странном отдыхе длинною всего в два дня, а как будто — в целую полярную ночь.

Когда-нибудь, когда у меня будет другая жизнь, я обязательно вернусь в эти горы, вдохну морозный воздух и подумаю, что я просто пыталась жить. Как умела и как могла. По крайней мере, никогда не пряталась от совершенных ошибок.

Я даже не сплю — не хочется.

Успокаиваю себя тем, что пока доберусь до самолета, вымотаюсь настолько, что по крайней мере усну в полете и, если вдруг мы разобьемся, какой-то спасатель найдет меня с безмятежным лицом. Ну, или то, что от меня останется.

В восемь раздается стук в дверь.

Это Костя, и я встречаю его улыбкой и предложением поговорить.

Он быстро оценивает взглядом мой совсем не подходящий для лыжной прогулки вид и как будто уже понимает, что разговор будет не о том, в силе ли наши планы погулять и взять те самые вершины.

— Что-то случилось? — Он присаживается на диван, и я устраиваюсь рядом. — Ты меня немного… беспокоишь.

— Все хорошо, мои руки и ноги в порядке, — пытаюсь добавить хоть каплю мягкости, потому что даже не представляю, хватит ли мне сил закончить еще один серьезный разговор. — Просто… Я взяла билет домой. Через час нужно выезжать в аэропорт.

Он минуту просто молча смотрит на мои руки, которые от нервов не знаю куда и деть.

И со стороны наверняка выгляжу какой-то неуравновешенной.

— Это из-за Миллера? — догадывается Костя.

Что ж, он никогда не был ни глупым, ни слепым.

У судьбы очень неприятное чувствую юмора, раз она решил подсунуть мне, возможно, первого нормального мужчину, а я не могу взять этот подарок. Потому что руки заняты совсем другими вещами.

Ох, Алиса, что-то в твоей голове слишком много метафор. Русские классики тобой бы гордились.

— Это из-за меня, — отвечаю я. И это честно. — Я не могу находится с ним рядом. Потому что… Между нами столько всего намешано и сварено, что я пока не представляю, что со всем этим добром делать и в какую тару разливать. И будет очень неправильно давать тебе надежду… если я сама не знаю, когда, куда и к чему приду. Прости, что я…

Костя молча берет меня за руки.

Несильно, но уверенно сжимает пальцы.

У него теплые и крепкие ладони. Не такие жилистые пальцы, как у того, другого, и на них нет татуировок, но именно сейчас мне приятно чувствовать это касание. Настолько приятно, что с нежностью сжимаю их в ответ.

Пожалуй, мы с ним не о любви.

О дружбе, быть может? О той, которая подразумевает долгие посиделки ночами за просмотром любимого сериала, напиваться в дым, творить дичь и договориться, что если мы через пять лет никого себе не найдем, то обязательно поженимся и будем творить ту же хрень, но уже с одинаковыми фамилиями.

— Я поеду с тобой в аэропорт. Ты же самолет увидишь — трястись начнешь, регистрацию не сможешь пройти.

Киваю.

Улыбаюсь не губами — душой.

Все хорошо.

Теперь все будет хорошо.

Уже в шумном и заполненном людьми здании аэропорта Костя приобнимает меня за плечи и притягивает к себе.

— Напиши, когда приземлишься, хорошо?

— Обязательно, тебе — второму, сразу после родителей.

— И давай не ставить точку, хорошо?

— Многоточия — это очень опасно, — не могу не сказать я.

— Зато, когда есть многоточия, можно не искать повод пригласить на кофе симпатичную девушку.

Он все-таки очень милый.

Теплый. Уютный. Надежный, хоть мы знакомы всего ничего.

— Хорошо, Мистер Теплая подушка, пусть будут многоточия.

Может быть… Когда-нибудь…

Январь тяжелый и холодный.

А февраль — жесткий, как удар битой по затылку.

Март — сырой, заставляет очень четко ощущать каждый из своих сорока одного года.

Апрель провожу под девизом: «Нельзя заработать все деньги мира, но можно хотя бы попытаться».

А в мае, когда я официально праздную четыре месяца без баб, жизнь преподносит еще один «сюрприз».

После очередной сделки, когда выхожу из ресторана и хватаюсь за сигарету, потому что немцы буквально намотали нервы на колючую проволоку, кто-то подходит ко мне слева и вместо приветствия прикасается к локтю.

— Обещал, что бросишь курить, когда отпразднуешь День рождения.

Не знаю, почему голос Милы вдруг так странно и тепло резонирует в душе.

Расстались мы с ней на таких нотах, что в пору отгораживаться друг от друга не то, что разными сторонами улицы, но и разными планетами. В разных галактиках.

И после развода ни разу даже не виделись, не писали друг другу.

От общих знакомых слышал, что она вроде как начала отходить и даже нашла себе какого-то мужика, но потом жизнь развела и эти последние мосты. Так часто случается, когда люди расходятся, то приходится делить и бывших общих друзей. И обычно они — на стороне пострадавшего.

— Привет, Мил.

Мне хочется ей улыбнуться.

Впервые после того разговора с Алисой мне хочется улыбнуться живому существу со свей искренностью.