Не могла уснуть, пока он не укладывался рядом.

Ночью стягивала на себя одеяло, чтобы прижимался сильнее.

Нарочно укладывалась так, чтобы закидывал на меня руку и ногу.

Помнила наизусть все его рубашки и галстуки, но больше всего любила, когда он в простых домашних штанах и футболке с растянутым горлом.

Сходила с ума от его запаха.

Зарывалась носом в волосы, когда садились смотреть какой-то фильм, и мне обязательно было нужно взобраться Бармаглоту за спину, чтобы обнять руками и ногами.

Я берегла свое сокровище ревностно и эгоистично.

Я же…

Всегда…

— Я любила тебя, — говорю уже спокойно и возвращаю стакан с коктейлем обратно на стойку. Мне больше не нужен допинг, чтобы выплеснуть всю эту чертову боль. — Я всегда-всегда тебя любила. Еще когда впервые увидела. Помнишь? Ты пришел на мой День рождения: в костюме, модных туфлях, с букетом цветов и подарком в бархатной коробочке?

Кивает.

Перестает улыбаться.

И, словно перехватив эстафетную палочку, пьет.

— Ты был такой… Ну как солнце, только мужик. Я смотрела на тебя во все глаза и не могла поверить, что такие, как ты, вообще существуют за пределами голливудских блокбастеров и инстаграма. Я еще тогда в тебя влюбилась.

Может быть, кто-то бы покрутил пальцем у виска.

Как можно любить человека и не знать, что любишь?

Можно.

Если вслед за ним приходит его разодетая красивая жена. И жмется к нему, крепко держа под локоть двумя руками, помечая свою законную территорию шлейфом винтажного парфюма.

Можно, если ты — хорошая карамельная девочка, надежда семьи и все смотрят на тебя как на человека, который скорее умрет, чем свяжется с женатым мужиком. Как можно вообще, ты же лапочка-умница, у тебя вообще мозги инопланетянки, на генном уровне записано, что женатые папины друзья — табу.

И Сумасшедшая Алиса не побежала за Белым кроликом.

Она решила, что не будет огорчением ни для мамы с папой, ни для красивой жены Бармаглота, и как полюбила — так и разлюбит.

Потому что карамельной девочке с крепкой моралью ничего не стоит покомандовать собственному сердцу, кого ему можно любить, а кого — нельзя.

Вот так у Сумасшедшей Алисы и появился список.

Топ.

С идиотскими требованиями.

За которыми торчали уши… нет, не Белого кролика.

А злой оскал Бармаглота.

Мужчина постарше — обязательно. Младше тридцати — даже не вариант.

Спортивный, с крутыми плечами.

С татуировками.

С щетиной — и не обсуждается.

Устроенный и самодостаточный.

Алиса не побежала в Волшебную страну. Алиса повернула на перекрестке с указателем «Самообман» и пробыла там долгих семь лет, пытаясь найти хотя бы кого-то отдаленно похожего. Но свободного. Только ее.

— Андрей был просто очень плохой подделкой тебя, — грустно улыбаюсь, смахивая слезы с глаз. Нет, не потому что стыжусь — просто глаза очень щиплет. — Он даже был таким же любителем иметь все, что движется. Я, Бармаглотище, даже все твои пороки скопировала, представляешь? Пора патентовать свое подсознание как уникальный копировальный аппарат будущего.



Миллер снова пьет, и когда его стакан пустеет, бармен тут же меняет его на полный.

— Я так боялась признаться себе, что могу влюбиться в женатого, в слишком взрослого, в проклятого бабника, что «придумала» любовь к Андрею. Потому что, когда он исчезал с горизонта моей жизни — это хотя бы не было так больно, как было бы с тобой. Тренировалась, проходила курс молодого бойца под названиваем: «Когда тебе уже сделали больно, потом уже все равно». Да, конечно, глупо. Но откуда у дерзкого зайца мозги?

— Алиса…

— Нет! Не смей, слышишь, Миллер? Не смей меня перебивать! Ты дважды не дал мне сказать, решил за нас по-взрослому. Но, знаешь, я уже не маленькая папина дочка и могу сама решить, где у меня болит!

Горло жжет от слишком горьких слов.

Но на этот раз я не отступлю и не спрячу голову в песок.

— Знаешь, почему я вытребовала развод и замуж? Потому что стала превращаться в Милу. Я тоже начала слишком сильно в тебя вляпываться, Миллер. Я тоже начала становиться зависимой от твоего взгляда, запаха, твоей улыбки, сообщений и звонков. Бежала от этого так сильно и быстро, что не заметила беготню по кругу и в конце концов со всего размаху расшибла лоб об свой самый страшный страх — зависимость от тебя. И когда Андрей… подвернулся, это был слишком сильный соблазн отмотать назад, чтобы я им не воспользовалась.

В тот день, когда Март рассказывал мне, как любит и не может без меня жить…

Если бы Бармаглот не рубанул и не решил за нас обоих…

Я бы…

— Я тебя до сих пор люблю, Бармаглот. Это слишком глубоко во мне. Так глубоко, что отложилось в хромосомах. Но я… Понимаешь, Сумасшедшая Алиса наломала дров. Со всех сторон — куда ни посмотри. И щепок тоже. И даже разрушила красивый Барби-домик, который ты для нее построил. Но, знаешь… Сумасшедшей Алисе хотелось, чтобы ты хотя бы раз… Хоть бы один чертов раз в своей жизни свернул со своих накатанных рельс и не бежал утешаться к другой так быстро, будто от этого зависела судьба человечества. Я, может, и не заслужила прощения. Я его уже и не прошу. Но я заслужила хотя бы каплю твоей душевной боли по мне. Чтобы знать, что «мы» были по-настоящему пусть даже всего на одну минуту.

Он снова молча пьет.

Я сползаю со своего стула, чувствую себя израненной собственными душевными страданиями. Как те люди, которым так больно внутри, что они намеренно наносят себе увечья, лишь бы хоть чуть-чуть облегчить агонию души.

— Я всегда была для тебя просто трофеем, Бармаглот. Куколкой, игрушкой, Заей, которая успевала сбежать быстрее, чем ты набрасывался из засады. И я сама виновата. Потому что мне хотелось тебя провоцировать. По той дурной глупости, которая торчит в головах всех милых хороших девочек, мечтающих о рычащих брутальных мужиках и принимающих простую похоть за настоящую страсть, а заботу — за любовь. Ты заботился обо всех своих «Заях»: каждой снимал квартиру. Дарил шмотки, давал деньги. Рестораны, меха, кольца с брюликами под елку для бабы, которую ты знаешь несколько месяцев — ты всегда был щедрым мужиком. Это твое «прости, Зай, но я не разведусь и могу предложить тебе только это». Вернее, теперь уже — не женюсь?

Миллер прикрывает глаза всего на секунду, но мне этого достаточно, чтобы пересилить себя, подойти к нему уже без страха и даже без дрожащих коленей.

Кладу руку ему на плечо.

Прижимаюсь губами к его колючей щеке.