Официант ставит бокал, и я с жадностью делаю первый глоток.

Действительно крепко, так что, когда морщусь и подавляю оскомину, Бармаглот выразительно хмыкает.

— Разве ты не должна быть сейчас в постели и наслаждаться крепким сном? — его следующий вопрос.

— Разве ты не должен быть сейчас в постели и наслаждаться Мариной? — мой на него ответ.

Все же, как бы я не пыталась оттянуть этот момент — он случается.

Нам приходится посмотреть друг на друга. Вот так — на расстоянии чуть больше, чем касание вытянутой рукой. Без надежного укрытия наших «вторых половинок». В сопровождении алкоголя и легкого джаза, от которого густеют кровь и мысли.

— Хочешь поговорить об этом? — переспрашивает Бармаглот, и я замечаю, что его пальцы сжимаются вокруг стакана немного сильнее. — О моей постели?

— Вообще не интересует, — говорю я, подавляя желание прикрыть ладонями уши. Кажется, грохот в моих барабанных перепонках скоро начнут транслировать по всем спутниковым каналам.

Делаю слишком жадный и глубокий глоток.

Алкоголь обжигает горло. Закашливаюсь, но, когда Бармаглот подается вперед, протягивая руку как будто чтобы похлопать меня по спине, отодвигаюсь, вдобавок чуть не падая со стула.

Господи, сегодня точно не мой день, но я хотя бы приговорю эту чертову текилу в кислом соке.

Еще два глотка — и мой стакан пуст. Прошу бармена повторить.

Пусть уже, наконец, алкоголь ударит в голову — и может хоть тогда я выскажу все, что наболело и накипело. Закрою этот гештальт с серебряными глазами, упакую его в старую газету и спрячу подальше. В тот черный сырой угол, куда будет лень лезть даже мне самой. А через пару-тройку лет просто сгребу как мусор, даже не разбирая, и вынесу на свалку памяти.

И забуду.

Зажив счастливой здоровой жизнью.

— Лучше просто молчи, — предлагаю я, когда Миллер пытается открыть рот. — Буду я пьяной или нет — уже не твоя проблема.

— Вообще-то, я просто хотел сказать, что ты хуево выглядишь, — пожимает плечами он.

Громко и нервно смеюсь. Позерно, нарочно запрокинув назад голову. Пытаюсь казаться более пьяной, чем есть на самом деле. Проклятый алкоголь как нарочно не хочет бить в голову, хоть обычно меня развозит и от пары бокалов шампанского.

— Извини, что я стала не в твоем вкусе. — А что еще мне на это ответить? — У твоей новой женщины идеальные формы.

— В моем вкусе сытые женщины со здоровым цветом лица, отсутствием следов недосыпа под глазами и без выпирающих из-под одежды костей, — спокойно таранит Миллер.

Никогда не пойму, как ему это удается — знать, что ответить, чтобы и не унизить, и пройтись по самому больному.

— Спасибо, Свет мой зеркальце, — отпускаю едкую ремарку, и мы снова дуэлимся колючими взглядами. — Но, знаешь, это вроде уже не твоя проблема? Забудь обо мне, помнишь?

Он открывает… и закрывает рот.

Утыкается взглядом в стакан с алкоголем.

Сколько тут сидим — а не сделал и глотка.

— Алиса, я…

— Может, теперь буду говорить я? — Опрокидываю в себя еще одну порцию почти целиком, и даже бармен начинает коситься на меня с видом человека, готового принимать ставки, на какой минуте эта ненормальная устроит танцы на барной стойке. — Просто ради разнообразия, потому что ты уже сказал все, что хотел — мне до сих пор икается.

Он еще сильнее сжимает стакан в пальцах, и на этот раз даже моим уже немного рассеянным зрением замечаю, что костяшки все-таки светлеют.

Разворачивается всем корпусом.

Делает жест рукой — как будто клянется в пол.

— Жги, Зай, — с улыбкой, но злыми, как у дьявола глазами. И на секунду, уже к бармену: — Все, что она разобьет, включите в счет за номер.

— Я сама в состоянии…

— Да я в курсе, что ты крутой и дерзкий оголодалый Заяц. Никаких покушений на твою финансовую независимость, это просто чтобы ты не отвлекалась на просчёт медяков.

— Я тебя ненавижу! — все-таки выводит. Как-то резко и сразу, всю целиком и полностью вышибает из равновесия. — За это твое вечное: я старше, я знаю, я все могу и все умею, сиди тут возле моей ноги и не высовывайся, потому что я решил, что ты хорошо смотришься на этом коврике и с газеткой в руках. Я так решил, я же Марк Миллер — до хуя крутой мужик с вооооот такими Фаберже, с кучей бабла, сраный ёбарь-террорист!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Делаю жадный глоток воздуха, вдруг чувствуя себя так, словно с плеч свалилась огромная тяжеленная глыба.

Мне становится немного легче.

Еще и потому, что Бармаглоту, судя по его виду, это вступление в выяснение отношений ой как не понравилось.

— Уверена, что хотела сказать именно это? — прищуривается он.

— Уверена, что все это надо было сказать в тот же день, когда ты попытался всучить мне твой спитч про отношения за бабло. Правда думали, Марк Игоревич, что я поведусь на эту невообразимую щедрость и понесусь вприпрыжку занимать пригретое местечко? Прекращайте спать с дурами, Бармаглотище — вы от этого тупеете.

— Снова на «вы»? — не удерживается от замечания.

— Как обычно. Со всем уважением к вашим священным сединам.

— Польщен. Это уже все? Или продолжение следует?

— Это был пролог, Марк Игоревич, не обольщайтесь.

— А может я тогда попкорн возьму?

Я собираюсь вылить на него поток очень неженственных матов, но потом замечаю, что все это — просто бравада. Игра. Точно так же, как я тут напивалась, чтобы казаться смелее, чем есть на самом деле, так и Бармаглотище напялил маску «Мистер Мне все по хуй», но глаза выдают его с головой. Совсем немного и только потому, что я всматривалась в эти глаза так долго и часто, что научилась считывать его настроение по ширине зрачков.

И как-то сразу отпускает, словно резкое понижение температуры тела после термоядерной пилюли.

Я же правда всматривалась в эти глаза.

Могла часами водить пальцем по контурам татуировок.

Придумала прозвища всем его чернильным черепам и воронью.