Здесь нужно будет устроить себе логово, подумал я, в простомжестком саркофаге с крышкой, которую смертный и надеяться не будет сдвинуть сместа. Несложно будет оборудовать под фронтоном небольшую комнату и снабдить ееплотными бронзовыми дверями по моему дизайну. А проснувшись, я буду спускатьсяв дом, такой же, как и в те чудесные десятилетия, только повсюду меня будутокружать все технологические чудеса, какие могут мне понадобиться. Прошлого невернуть. Прошлое окончательно померкнет.

– Не правда ли, Клодия? – прошептал я, останавливаясь взадней гостиной. Ответа не было. Ни звуков клавикордов, ни канареек в клетке.Но я опять заведу певчих птиц, да, много птиц, и в доме не будет смолкатьмузыка Гайдна и Моцарта.

«О, дорогая моя, жаль, что тебя здесь нет!»

А моя темная душа снова счастлива, потому что долгое горе ейпопросту незнакомо и потому что боль – это глубокое черное море, в котором яутону, если не буду уверенной рукой направлять по волнам свое суденышко, прямок солнцу, которое никогда не встанет.

Уже было за полночь, городок вокруг меня мурлыкал свою песню– хор смешавшихся голосов, щелканье далекого поезда, тихий вибрирующий свистокнад рекой и громыхание транспорта на Рю-Эспланад.

Я вошел в старую гостиную и взглянул на бледные блестящиезаплатки света, пробивавшегося сквозь дверные панели. Я лег на голый пол, Моджоулегся рядом, и мы заснули.

Сны о ней мне не снились. Зачем же я тихо плачу, когданастал час вернуться к безопасному склепу? И где Луи, мой предатель, упрямецЛуи? Больно. Да, и будет еще больнее, ведь я скоро его увижу.

Я резко осознал, что Моджо слизывает кровавые слезы с моихщек. – Нет. Не смей, нельзя! – сказал я, закрывая ему ротрукой. – Эту кровь – никогда, никогда. Злую кровь. – Я был потрясен.Он сразу подчинился и слегка попятился от меня – как всегда неторопливо и сдостоинством.

Устремленные на меня глаза – совсем как у демона. Что заобман! Я снова поцеловал его в самую нежную часть длинной мохнатой морды, подсамыми глазами.

Я еще раз подумал о Луи, и меня резанула боль, словно кто-тоиз старейших нанес мне удар прямо в грудь.

Мне было так горько, что я не управлял своими эмоциями инесколько секунд не мог ни о чем думать и ничего не чувствовал, кроме этойболи.

Мысленно я представил себе остальных. Я вызывал их лица,словно Эндорская ведьма, стоящая над котлом и вызывающая образы мертвых.

Маарет и Мекаре, рыжеволосые близнецы, предстали передо мнойвместе – самые древние из нас, они, возможно, и не ведали о моей дилемме, такудалились они от нас и в возрасте, и в мудрости, так глубоко погрузились всобственные неизбежные вневременные заботы; я представил себе Эрика, иМаэла, и Хаймана – их интерес ко мне был весьма ограничен, даже если онисознательно отказались прийти ко мне на помощь. Они никогда не были моимиспутниками. Что мне до них? Потом я увидел Габриэль, мою возлюбленную мать,кому, естественно, не узнать о грозившей мне ужасной опасности – она,несомненно, скитается по какому-то далекому континенту, общается только снеодушевленными предметами, как всегда. Я не знал, пьет ли она еще человеческуюкровь; всплыло смутное воспоминание, как она описывала схватку с неким темнымлесным зверем. Обезумела ли она, моя мать, там, куда ушла? Вряд ли. Что она досих пор жива, я был уверен. Что я никогда не смогу найти ее, я не сомневался.

Следующей я представил себе Пандору. Пандора, возлюбленнаяМариуса, возможно, давно уже погибла. Созданная Мариусом в эпоху Древнего Рима,она была на грани отчаяния, когда я видел ее в последний раз. Несколько летназад она без предупреждения покинула нашу последнюю настоящую общину наострове Ночи – ушла одна из первых.

Что касается Сантино, итальянца, то о нем я почти ничего незнал. И ничего не ждал. Он молод. Может быть, мои крики не долетели до егоушей. А если и долетели, зачем ему их слушать?

Потом я увидел Армана. Мой старый враг и друг Арман. Мой старыйпротивник и спутник Арман. Арман, ангельское дитя, создатель острова Ночи,нашего последнего дома.

Где Арман? Арман намеренно оставил меня выпутыватьсясамостоятельно? Почему бы и нет?

Позвольте мне теперь обратиться к Мариусу, великому древнемувластелину, который с любовью и нежностью создал Армана много веков назад;Мариусу, которого я искал столько десятилетий; Мариусу, настоящему СынуТысячелетий, который провел меня в глубины нашей бессмысленной истории ипригласил меня помолиться в храме Тех, Кого Следует Оберегать.

Те, Кого Следует Оберегать. Умерли, исчезли, как и Клодия.Ибо наши цари и царицы могут погибнуть точно так же, как и нежные, внешне юныедети.

А я остался. Я здесь. У меня много сил.

И Мариус, подобно Луи, знал о моих страданиях! Он знал иотказался помочь.

Мой гнев усиливался и становился опасен. Может быть, Луигде-то рядом, на одной из соседних улиц? Я сжал кулаки, пытаясь побороть этотгнев, отбиваясь от его беспомощного и неизбежного проявления.

Мариус, ты отвернулся от меня. Я, в общем-то, не удивился.Ты всегда был учителем, отцом, верховным жрецом. За это я тебя не ненавижу. НоЛуи! Мой Луи! Я никогда ни в чем не мог тебе отказать, а ты отверг меня!

Я понял, что здесь оставаться нельзя. Я недостаточно доверялсебе, чтобы встретиться с ним. Еще рано.

За час до рассвета я отвел Моджо в его сад, поцеловал напрощание и быстро пошел к окраинам старого города, пересек предместье Мариньи иоказался на болотах; там я поднял руки к звездам, плывущим в облаках с такимярким блеском, и поднимался выше, выше и выше, пока не погрузился в песню ветраи мечущихся мельчайших воздушных потоков и радость от сознания того, какими яобладаю дарами, не завладела всецело моей душой.

Должно быть, я путешествовал по миру целую неделю. Сначала яотправился в Джорджтаун и нашел ту хрупкую, жалкую молодую женщину, которую такнепростительно изнасиловало мое смертное воплощение. Теперь она представляласьмне экзотической птицей; она напрягала зрение, пытаясь рассмотреть меня впахучей темноте диковинного смертного ресторанчика, и не желала признаваться,что та встреча с «моим другом из Франции» вообще имела место; но когда я вложилей в руку старинные четки, сделанные из изумрудов и бриллиантов, она застыла отизумления.

– Продай их, если хочешь, chéri, – сказаля. – Он хотел, чтобы ты использовала их на любые цели, какие пожелаешь. Носкажи мне одну вещь. Ты зачала ребенка?

Она покачала головой и прошептала:

– Нет.