Я только фыркнул, как опоссум, почуявший вонь от стухшего банана. Сосед – тот ещё шулер, у которого в рукаве припрятаны парочка краплёных тузов. Ими он мог одурачить кого угодно, но не меня.

– Ты слишком доверяешь этому прохвосту. – Предостерёг я Эмму. – Вот увидишь, он ещё покажет тебе истинное лицо. Подаст жалобу твоему дружку-копу, запустит свою кошку в твой холодильник или обматерит на чём свет стоит.

Эмма осталась недовольна моим выпадом в сторону её нового приятеля и просверлила во мне дыру размером с Техас.

– А может, ты единственный, кому мистер Леблан не показывает своё лицо?

– Не я начал нашу вражду.

– Нет. – Загадочно согласилась Эмма, словно знала больше, чем я или чем собиралась сказать. – Но он обозлился именно на тебя, ты не заметил? И всё это не просто так.

– Он тебе наябедничал, ведь так?

– Я не могу тебе рассказать. Я пообещала.

Раздражение подступило к кончикам пальцев и уже готовилось соскользнуть с языка каким-нибудь жгучим словцом, но я затушил его шуткой.

– Так вы вступили в тайный сговор?

– Кто-то ведь должен поставить тебя на место!

Как смотреть на эту улыбку и не мечтать поцеловать её? Как сидеть в метре от этих глаз и не хотеть захлебнуться в них? Если я сдержусь сегодня, то мне как минимум обязаны выдать медаль за отвагу или какую-нибудь новопридуманную награду, вроде креста сдержанности или ордена благоразумия. Я стану первооткрывателем, и после меня её станут выдавать всем мужчинам, которые умудрились не накинуться на девушку с любовными признаниями и ничего не испортить.

В нашем внезапно наступившем молчании содержалось столько недосказанности. Я разглядывал кофе в кружке, словно пытался гадать на кофейной гуще. А может, не бывает подходящих моментов? Только здесь и сейчас. Я мог бы забить на то, что всё ещё официально состою в отношениях, что Эмма только что разорвала свои, что мама чуть не умерла от инфаркта, а мы, по сути, знакомы не больше месяца. Мог бы отправить все эти аргументы в мусорку и просто раскрыть свои карты. Я – не мистер Леблан. У меня не было краплёных тузов.

Но когда поднял глаза на Эмму, не смог сказать ничего другого, как:

– Ты как вообще?

– Это я должна тебя спрашивать. Твоя мама в больнице.

А ещё мне предстоит тяжёлое расставание и над головой висел топор Дирка, который в любой момент мог позвонить и уволить меня к чёртовой матери. Но волновало меня лишь сердце Эммы.

– А ты рассталась со своим миллионером всего сутки назад. Не жалеешь?

Пожалуйста, скажи «нет»! Подари мне крупицу надежды. Всего одно твоё слово может сделать меня счастливым!

– Всё, о чём я жалею, что не смогла ответить ему взаимностью. – Опустила ресницы Эмма и стала ковырять ручку кружки ногтем. – Я не собиралась заводить новые отношения по приезду сюда, уж тем более с тем, кто дал мне работу. Хотела лишь сбежать от старых. Но некоторые мужчины умеют сводить с ума. И ненадолго я сошла, пока не поняла, что мы слишком разные.

Червяк ревности прогрызал ходы в моих внутренностях, приняв их за наливные яблоки. Я так сжал чашку, что если бы кофе не успел подостыть, то я заполучил бы ожоги на пальцах такие же сильные, как и на сердце. Продолжать беседу об Уилле Максвелле – подкидывать поленья в огонь ревности. Лучше просто его затушить, чтобы никто не пострадал.

– Какие планы на сегодня? Собираешься рисовать весь день?

– Даже уже и не знаю, стоит ли браться за кисть. После всего случившегося я не удивлюсь, если Уилл спишет меня со всех счетов и найдёт другого художника. И я его понимаю. Не представляю, как нам теперь работать вместе.

Большущий изъян всех отношений на работе. Рано или поздно один выходит из игры, и все правила меняются. Мона – наглядное пособие тому, как делать не надо, когда тебя посылают в трёхмесячную командировку. Я-то думал, что мне не повредит немного веселья, о котором никто не узнает, и в феврале я унесу эту тайну с собой в самолёт до Берлингтона. Да и Мона ясно дала понять, что не прочь повеселиться после того, как офисные часы пробьют окончание рабочего дня.

Вот только я стал тем, кто вышел из игры, но ей не хотелось менять правила. И теперь приходилось по три раза на дню напоминать ей, что игра окончена. Что она вообще нашла такого особенного в парне из глубинки, что продолжала цепляться за меня и предлагать сыграть заново?

У женщин и правда звериная интуиция. Они могут выследить распродажу за три квартала до торгового центра. Учуять любовницу мужа по запаху прямо с порога. И почувствовать, что о них подумали за четыре тысячи миль. Мона определённо владела сверхспособностями, потому что едва её имя всплыло в памяти, как она решила напомнить о себе ещё и сообщением.

Где ты пропал? Дирк уже дважды заходил. Пришлось соврать, что ты пошёл в производственный отдел.

– Всё в порядке? – Спросила Эмма, когда мой тяжкий выдох чуть не сшиб её волной.

– Да, просто небольшие проблемы на работе. Я можно сказать сбежал и теперь Дирк охотится на меня.

– Твой босс – настоящая задница. – Обожаю её за язык без костей! – Ты ведь сказал ему, что с твоей мамой случилась беда?

– Дирка не волнуют такие вещи. Он бы простил мою самоволку, только если бы я сам схлопотал инфаркт.

Про угрозу увольнения я смолчал. Если не говорить о чём-то, то оно кажется нереальным. Эта уловка работала со всем, кроме моих чувств к Эмме. Один её еле уловимый аромат крема для рук заполонил мои ноздри, а воспоминания о голых ногах превратили мозги в кашу.

– Но надо позвонить и объясниться. Если услышишь вопли, то это Дирк Бёртон орёт на меня из своего кабинета. Уверен, что весь Берлингтон услышит, какой я говнюк.

– Весь Берлингтон и так это знает. – Пошутила Эмма и добродушно засмеялась, тронув меня за руку.

Как же горячо. Кожа под её пальцами покрывалась волдырями. Заражение поднималось вверх по руке и вскоре могло сжечь все мои органы чувств, поэтому я изо всех сил сжался, чтобы не схватиться за её ладонь, не притянуть к себе и не поцеловать так, как никого не целовал.

Эмма заметила, как я напрягся, и убрала руку, спася нас обоих от взрыва.

– Эй, ты чего, я же просто шучу.

– Смотрю, у