«Крайслер» замирает. Кто-то пытается открыть дверцу, вытащить шофера — «Получай и ты!..»

По опоре лупят густым огнем; Аник жмурится, чувствуя, как прямо у лица пролетают горячие брызги и крошево. Ага, вот и «томпсон» застрекотал — янки и наци в едином строю, как трогательно!..

Лишь бы не привезли с собой огнемет…

Похоже, прикрывают штурмовой отряд. Этих нельзя подпускать близко.

Выметнувшись, Аник шестью выстрелами укладывает бросившихся к нему из скопища машин и вновь прячется за опору. Затвор назад, руку в карман — успеть набить магазин, пока они заливают проезжую часть пулями.

Буксир тем временем придвинулся к мосту — но как медленно он тащится!..

Новая атака. Перед броском стволы погони примолкают, чтобы не посечь своих, но держат прицел на уровне головы-груди.

Поэтому Аник выкатывается из-за опоры, стреляет с земли, лежа, и перекатом уходит из-под огня. Конец костюмчику — в том виде, какой он сейчас, не то что в ресторан, на свалку зайти стыдно.

В магазин вошло восемь пилюлек.

Еще пара атак — и можно задуматься о пуле лично для себя.

Но вряд ли самоубийство избавит от мук. Те, кого он уложил в первой атаке, перестали выглядеть мертвыми —. копошатся, возятся, вроде пытаются встать. Не иначе как скоро они возьмутся за оружие.

Приходится потратить несколько патронов, чтобы они вновь легли. Но если так пойдет и дальше…

Они не знают, сколько у него осталось. Девятнадцать штук.

На крышу «пирса» при поддержке оберфюрера СС взбирается судья Левен.

«Аник, сопротивление бессмысленно! Сдавайся! Мы не отступимся и все равно возьмем тебя!.. Сложи оружие, выйди с поднятыми руками — и я тебя помилую!..»

«Кто это говорит?! — кричит Аник, — Судья? или хозяйка ресторана?! И я не понимаю по-змеиному!..»

Левен, похоже, в замешательстве. Он думал, что сам, превозмогая боль в простреленной башке, возглавлял погоню, но слова Аника породили в нем сомнение. Впрочем, он быстро приходит в себя и принимается кликушествовать:

«Правосудие должно свершиться, хоть бы весь мир погиб! Dura lex, sed lex![4]Закон дурак, но он — закон! Грядет, грядет суровое и справедливое возмездие!..»

«Заткнись! один Господь владеет жизнью и смертью, а не вы!» — Аник глядит на реку; буксир и баржи уже рядом!..

«Возме-е-е-здие! возме-е-е-здие!» — пронзительно блеет Левен, потрясая кулаками.

Гудение возникает вдали, в небе, и Аник сжимается от отвратительного предчувствия.

Самолеты.

И мост освещен, как мишень!

Аник закрывает голову руками, забывая обо всем. Он не может встать, не может видеть; внезапно ему хочется умереть, исчезнуть раньше, чем начнут сыпаться бомбы.

Это его давний, непреходящий ужас с того дня, когда погибла Эрика, — смерть, летящая сверху, неотвратимая, жестокая. Кажется, ты еще жив — но уже мертв, потому что вой падающей с неба бомбы означает твой конец. Ожидание — хуже, чем смерть.

«Юнкерсы-87» переходят в пикирование.

Когти разжаты, бомбы сброшены.

По ту сторону автомобильной пробки проворно разбегаются покойники — вызванная хозяйкой авиационная поддержка всех перемешает с грунтом, не разбирая, кто тут свой, а кто противник.

Мост тяжко и сильно вздрагивает, озаряясь быстрой вспышкой; трясутся, колышутся тросы подвески, лопается осветитель на опоре. Вскипает река.

«Второе звено — заход на цель!»

«Яволь!»

Аник как будто просыпается. Шум в ушах. Рука стискивает «маузер».

«Я не безоружен.

Я не сдамся. Нет!»

Он вытягивает руку вверх.

Так он стрелял по чайкам в дюнах, тренируясь.

«Не целься. Почувствуй путь пули.

Ты видишь самолет? Он как бы падает. Не надо упреждения, он на одной линии с тобой. Чуть выше винта — фонарь кабины».

Пули уходят редкой стайкой. Одну отбивает в сторону лопастью, другая проходит мимо, третья тоже, четвертая пробивает пилоту горло.

И все оборачивается хуже некуда! так всегда — хотел убить свой страх, а убил — летчика!..

«Юнкерс» врезается в опору.

В расширяющемся облаке огня видно, как П-образная вышка начинает рушиться, разваливаться; изувеченное тело самолета обрывает тросы, и висячая ферма колеблется, лишенная поддержки.

Аник бежит, что есть сил, к середине моста.

Буксир и две баржи прошли мост; проходит третья.

Перекинувшись через парапет, Аник примеривается — и прыгает.

Он летит в холодной пустоте, слыша, как нарастают за спиной грохот и скрежет.

Баржа нагружена песком. Его бьет о песок с размаха, ногу пронзает острая боль, лицо разбито, окровавлено. Кровь заливает нос и рот, вывихнутая рука не держит маузер. Когда он приподнимается, раздается громадный, гулкий плеск — висячая ферма упала в реку позади баржи, взметнув высокую волну.

Сплюнув кровь пополам с песком, он кричит оставшимся на обломках моста:

«Ну, все! Между нами — вода! Воду вы перейти не сможете!»

В ответ — тоскливый, злобный вой на много голосов: воет судья; волками воют эсэсовцы; воет клыкастый О’Коннор.

«Передайте хозяйке — я выиграл! Отныне и всегда все выигрыши — мои!»

Слабо освещенные фигуры на мосту уже совсем не похожи на человеческие. Некоторые стреляют по уходящей барже, но — тщетно.

«И запомните — меня зовут Аник!»

Обессилев, он садится на песок.

Ветер с моря гладит его волосы.

Боль стихает, она все слабее.

Караван барж выходит из устья Вагеля; над удаляющимся берегом разгорается рассвет.

Вскарабкавшись на верх песчаного гребня, Аник глядит вперед. Там из-за окоема спокойного моря величаво встают вершины островов, которых нет на карте, — то Лебединая Земля, последнее пристанище всех моряков.

Не прошло и четверти часа после выстрелов, как переулок Белер был отрезан от площади Аркераль и улицы Меллери яркими лентами полицейского ограждения, а люди в лиловом скопились так густо, как никогда здесь не бывало. За лентой возбужденно гомонили зеваки, сновали операторы TV с видеокамерами, репортеры поспешно и внятно наговаривали в микрофоны самую жаркую новость воскресного дня, ослепительно хлопали вспышки фотокамер, фиксируя безжизненные позы тел на тротуаре и в машине. Под лентой, проблескивая синими огнями, прополз микроавтобус «неотложки», чтобы сразу набрать скорость и понестись к клинике на Дредейн, где уже изготовились к срочной работе нейрохирурги и бригада торакальной хирургии.