Порой ветер становится резче, и туман волнуется и рвется на бесформенные клочья — они, как бесплотные белесоватые фантомы, плывут, липко цепляясь за фонарные столбы, и стелятся над мостовой.

И вновь тишина. Небо низко висит над Сан-Сильвером, набираясь сил для нового дуновения, словно хочет смести с земли хмарь непогоды и туман, порождающий призраки.

Гул ветра зарождается над морем, в грозном мраке, и в городские расселины врываются могучие потоки воздуха.

Дыхание неба приносит в Сан-Сильвер полоску бумаги — не шире трех пальцев, длиною с ладонь. Ветер долго таскает ее по улицам; кружит в стае конфетных оберток и клочьев газет; наконец, она лежит на тротуаре вверх текстом, размокшая под дождем, но еще целая. Крупные буквы случайно привлекают взгляд Аника, когда он прикуривает сигарету.

«Господь — Бог наш, Господь Один владеет жизнью и смертью, запомните», — читает он, склонившись.

Подняв глаза, Аник видит в тумане светящийся портал ресторана; черное скопище застывших перед ним автомобилей — как надгробия.

Швейцар с поклоном открывает перед ним тяжелую, украшенную резьбой дверь:

«Милости просим, сьер Бакар. Давненько не изволили бывать у нас, а мы всегда вам рады».

Гардеробщик принимает у Аника тонкое дорогое пальто, тронутое туманной влагой, щегольскую шляпу, лайковые перчатки и шарф.

Осмотрев себя в огромном зеркале — туфли сияют, на свободном костюме американского фасона ни морщинки, в прическе волос к волосу, галстук строго по центру, — Аник шествует в зал, но в переходе сталкивается с Эрикой.

Судя по фартучку и наколке, она здесь официантка.

«Ты? рад видеть. Как дела?»

«Отойдем в сторонку, — шепчет Эрика, потягивая его за рукав. — Аник… Я тебя умоляю — не ходи туда. Беги, пока не поздно».

«Почему я должен бежать?»

«А…» — она вздрагивает, глядя куда-то за спину Аника, в вестибюль. Он оборачивается — в распахнутую дверь уже ввалились трое эсэсовцев во главе с роттенфюрером, все со «шмайссерами», и располагаются, как хозяева, по обе стороны от входа.

Вид их не предвещает ничего хорошего.

«Облава?..»

«Тебе нельзя появляться здесь, — едва не плачет Эрика. — Теперь ты не уйдешь!..»

«Посмотрим», — краем рта говорит Аник. Покрой пиджака позволяет длинному К-96 незаметно висеть под мышкой. Магазин полон, плюс пилюля в стволе — итого, одиннадцать смертей. Но если будет заваруха, работенки предстоит немало…

Эсэсманов он не боится. Мало ли, что лица кирпичом и по стволу у каждого. С бывалыми, обученными в городских боях фронтовиками надо было б держать ухо востро, а это полицаи, не солдаты. Стрелки они плохие, на реакцию не быстрые. Аник заведомо видит в них жертв, а не противников.

«Раздобудь мне патронов, хоть пачку. Передашь, когда я отойду в умывалку».

«Не знаю, получится ли…»

«Попробуй. Ты можешь. Заодно проверь служебный выход — нет ли там кого».

«Сделаю. Будь осторожен, Аник!..»

Просторный зал полон музыки — оркестр играет ритм-энд-блюз. Официанты проворно скользят между столиками — какой наплыв публики!.. И публика, как замечает Аник, самая козырная — сплошь короли и тузы.

Чем больше всматривается Аник в сидящих, тем мрачнее на душе. Слишком много знакомых лиц.

За одним столом вместе Рауль Марвин, его бывший главарь, судья Левен — в мантии, парике и с молоточком, затем полковник О’Коннор, шеф интендантской службы янки в Сан-Сильвере, и начальник сан-сильверского гестапо Оллендорф. Они жрут, пьют и улыбаются друг другу. Доносятся обрывки их бесед:

«…и триста двадцать ящиков повидла. Твоя доля, Рауль, — десять процентов».

«Джо, это большой груз. Надо дать на лапу Оллендорфу, чтобы его парни не заметили, как мы вывозим…»

«Я вас уверяю, Эрих, что могу любого невиновного повесить, как котенка. А если действуют законы военного времени, то…»

«О, разумеется, ваша честь! Но все должно быть надлежащим образом оформлено и запротоколировано, учитывая расход боеприпасов, а также рабочее время палача и врача — только тогда смерть обретет силу закона…»

Два штурмана СС подводят к Левену растерянного паренька.

«Отказ от службы? дезертир?» — недовольный, что его отвлекли, Левен вытирает лоснящиеся губы салфеткой.

«Расклеивал пораженческие листовки, ваша честь! И слушал английское радио. Настоящий предатель».

«Именем закона — к стенке!» — ударяет Левен молоточком по столу между тарелками.

«У меня мать больная», — невпопад бормочет паренек.

«У всех больные матери, — парирует Левен, — и у тех, кто, не щадя себя, сражается на фронтах — тоже!.. И в этот трудный час, когда победоносный вермахт… некоторые отщепенцы… трусливые и подлые отродья… Увести! Так о чем я говорил, герр оберфюрер? Да, о законности! Это — священное для нас понятие…»

Аник оглядывает зал. Эсэсовцы, янки, судейские крысы, легавые, бандюги, торгаши и шлюхи. Какая милая компашка собралась здесь!..

«Они и не были врагами никогда, — догадывается Аник. — Они всегда заодно, просто не договорились, как делить хабар — вот и поцапались. Господи, и на эту-то грязь я себя потратил!..»

«А-а-а, Аник! сыночек, ты пришел к своему папочке!» — заметив его, ликует Марвин.

«Катись ты к сучьей матери, Рауль, — отрезает Аник, подходя. — Папаша выискался, тоже мне».

«Фу, как ты грубишь старшим!»

«А что мне с вами церемониться, жмурье?»

«Сам-то живчик, — по-американски, во все зубы, щерится О’Коннор. — Не очень-то хвост задирай — укоротить могут…»

«Голова не бо-бо? — презрительно косится на него Аник. — Куда я тебе попал — в висок или в затылок?..»

«Аник, Аник, — судья Левен примирительно вздымает дряблые ручки, — зачем поминать старое? Когда-то я приговорил тебя, но это ничего не значит!.. Мы сейчас все в одной лодке, ни к чему ее раскачивать. Ты среди своих, среди друзей… Выпей, потанцуй, и все забудется».

«И это еще не все дозволенные здесь удовольствия, — прибавляет Эрих Оллендорф, отпив шампанского. — К твоим услугам девушки, полный набор — ты же неравнодушен к ним, не так ли?.. И живые мишени».

«Да, я уже кое-кого присмотрел», — кивает Аник, удаляясь от их столика.

Тем временем штурманы волокут к Левену нового бедолагу — какого-то немолодого мужчину; он слабо вскрикивает: «Не надо, не надо!..»

«Вам заказан столик, — возникает на пути Аника метрдотель. — Пожалуйте».

Одно место за этим столом уже занято — молодая красивая дамочка в черном с серебристой искоркой платье, с восхитительными ножками и тонкими руками, на голове — кокетливая шляпка с опаловой брошью на ленте и полускрывающей лицо вуалькой. Алые губы мягко улыбаются, под газовой тканью поблескивают глаза.