Выговорившись, Марсель ощутила, что на душе стало свободней. Она улыбнулась.

Между тем месса началась. Единодушно с присутствующими Марсель ответила «Аминь», «И с духом твоим» и, втянувшись в обряд, внимала словам «…чтобы через воду, источник жизни и начало очищения, очищались также и души и получали дарование вечной жизни, молим Тебя…» Проходя по храму, священник кропил народ, и Марсель пела псалом: «Окропи, меня, Господи, иссопом, и буду чист. Омой меня, и буду белее снега…»

Наверное, что-то в ее жизни или в смерти было неправильно, раз она в такую круговерть попала. Надо отказаться, откреститься от этой ошибки, и, может быть, все исправится. И тогда можно выйти отсюда с отмытой душой.

Зазвучал гимн «Слава в вышних Богу». Марсель мысленно повторяла слова, глядя на алтарь, но ей стало тревожно. Там, за силуэтом триумфального креста, что-то мешало ей настроиться на нужный лад, что-то царапало взор, беспокоило…

Витражи капеллы стали резче, все цвета их ярко выделялись, но эта яркость не была торжественной. Михаил, чьи кудри рассыпались по наплечникам доспехов, выглядел озлобленным, и пальцы его сильнее сжимали рукоять лежащего на плече клинка. Попранный им змей с жарко высунутым двуострым языком поблескивал чешуей, скользко мерцая…

Миновали и молитва дня, и литургия слова; Марсель еле-еле впопад отвечала со всеми «Благодарение Богу» и не могла прислушиваться к чтению из Евангелия. Внешне собор не изменился — что-то темное происходило внутри нее самой, расширялось, искажало зрение и слух, а хуже того — отношение ко всему происходящему. По ту сторону яви священник читал проповедь, а Марсель озиралась, отмечая, как лежат тени и какие они черные, зазубренные, будто лезвия палаческих ножей. Тень крепом накрыла и спрятала понимающую полуулыбку Фелиции, превратив ее увядшее лицо в маску смерти; тень набежала на широкий лик Франциска — и дюжий епископ ощерился, готовый изрыгнуть непотребную брань на досадивших ему клюнийцев, а заодно и на японцев. Круг розы в перспективе нефа стал каменной тяжелой паутиной, хищно обвивающей пространство света. Крест на триумфальной арке навис над алтарем недоброй птицей… «Господи, что происходит? Что со мной?..»

Она надеялась, что страх уляжется за время проповеди, но напрасно, состояние не улучшалось. Когда все второй раз встали, чтобы вместе со священником произнести Credo, она потеряла равновесие и ухватилась за спинку скамьи впереди, чтоб не упасть. Казалось, пол под ногами вздрагивает и покачивается, как ночью в комнате Аны-Марии.

«…ожидаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Амен».

Надо выстоять «молитву верных». Марсель крепилась, не поддаваясь сгущающемуся вокруг страху, хоть и лица молившихся рядом, что украдкой стали на нее поглядывать, зловеще изменялись, и она старалась не смотреть по сторонам, боясь увидеть что-нибудь… и закричать от ужаса.

«Выдержать. Выдержать во что бы то ни стало. Причаститься. И кошмар прервется!»

Свод собора, простоявшего века, готов был захлопнуться, как западня; против воли, несмотря на сопротивление рассудка, Марсель понимала, что звуки органа, как тлетворный чад, подточили края свода, и он держится на честном слове; крик, колебание — и все обвалится, и похоронит ее под обломками камня.

Ее начало мелко трясти; чтоб это не было заметно, она стиснула правую кисть левой, но многоликий страх нарастал с каждым мгновением, ежесекундно меняя обличья — грозящий обвал свода уступил место боязни, что сейчас ее стошнит; затем подступила предобморочная слабость, и глазам предстало постыдное зрелище — она сама, в корчах бьющаяся на полу, с хрипом выталкивающая из горла безумные, богопротивные вопли. Она плотно прижала пальцы к зажмуренным глазам, чтобы избавиться от видения, — и услышала свой первый стон: «А-а-а-а…»

— Свят, Свят, Свят Господь Бог… — возглашали все, и настал момент встать на колени, но Марсель не могла этого сделать, не могла видеть освящения жертвы — сорвавшись с места, оттолкнув кого-то, побежала опрометью к выходу, спотыкаясь, чуть не упав на бегу, не сдерживая больше судорожного, отчаянного рыдания. Ее толкало в спину сильным ветром, в ушах грохотало и гудело.

Японец аккуратно повел видеокамерой ей вслед, запечатлевая поспешное бегство. Интересная деталь обряда. Кроме него, немногие уделили внимание Марсель — евхаристия совершалась как должно — чинно и величественно, наполняя сердца присутствующих светом и радостью.

Все было спокойно в храме — смиренно улыбалась каменная Фелиция, важно приподнимал подбородок политикан XII века Франциск, и один Христос на триумфальном кресте провожал Марсель страдальческим взором, словно просил вернуться.

* * *

Стина нашла Марсель в «Щите и мече» на Рейтарской, как было условлено.

Она готовилась к этой встрече, но не могла представить, что увидит милую внучатую племянницу в настолько подавленном виде, побледневшей, с глазами, полными застывших слез; Марсель, не глядя, машинально водила ложкой в вазочке с растаявшим мороженым.

Когда Стина села рядом, Марсель без слов прижалась лицом к ее воротнику, утопив горе в пышности ласкающего кожу меха; Стина обняла ее, разгладила волосы.

— Я боялась, что ты не придешь, — прошептала Марсель. — Спасибо, бабушка, хоть ты не отказалась от меня…

— Ну, Соль, перестань. Я с тобой. Почему ты так расстроена? ходила к матери?

— Нет… Бабушка, я была в церкви. — Речь Марсель стихла до горького шепота. — Меня оттуда… вынесло, я не смогла… не досидела до причастия. Словно я испорчена. Что, правда;?

— Соль, ты ни в чем не виновата, — убеждала Стина, — не казни себя.

— Я плохая, — тоскливо и обреченно выговорила Марсель. — Бог меня не принимает. Или отталкивает. Хочу — и не могу. Дело во мне, но я не понимаю, в чем причина.

— Не говори так о себе, нельзя. Я не ошибаюсь в людях, поверь мне — ты не совершила ничего, что нельзя простить. Ты не такой человек.

— Может, мне не следовало… просыпаться? — Марсель вспомнила голос, язвительный и обличающий: «А вставать из освященной земли — это по правилам?! а воскресать без спроса?!..» — Но что я могла поделать?! и как я могла помешать?

— Вот видишь, ты сама ответила. Знаешь, какой совет я могу дать?

Марсель подняла лицо, с ожиданием глядя на Стину. Она старая, опытная, знает профессора и его людей. Кто посоветует, как не она?

— Не убивайся и не плачь, тут слезы не помогут. Тебя учили испытанию совести перед исповедью?

— Да, но идти к священнику, обратно в храм…

— …когда тебе станет ясно, в чем помеха. Это как в медицине — чтобы исправить, надо знать. Не жди откровений, а ищи их, как потерянную вещь. Тогда ты сможешь смело назвать свою беду и уйти от нее.

Настойчивый тон Стины и пожатие ее сухой сильной руки укрепили Марсель; утерев глаза, она неуверенно, но с надеждой улыбнулась бабушке.

— Значит, ты думаешь, все поправимо?