Попугай, вновь придушенный обезьяной, умолк.

— Да, мелкая деталь — вы с папой спали с одними и теми же девчонками. Он — по любви, а ты — вроде взятки натурой. Общественность должна это узнать.

Комиссар схватился за сердце. Давящая боль за грудиной не давала вдохнуть, раскаленным буравом ввинчивалась в плечо; левая рука онемела.

— Трухлявый пень, гриб червивый, и он еще угрожать мне вздумал! я тебе расскажу о моем отце! я тебе устрою торжественные проводы на пенсию — только попробуй пасть разинуть! Понял?!

Попугай и обезьяна с грохотом упали с дерева — это комиссар бросил трубку.

— Врача, — просипел он; лицо его внезапно посерело, лоб намок холодным потом, рот рывками заглатывал воздух. — Вызовите…

Безумный страх смерти вырвался из горла истошным криком. Кто-то быстро вошел — мутное лицо, провалы вместо глаз, оскал зубов…

— Сьер комиссар, вам плохо? Я помогу вам…

Приемная перекосилась, свет в окнах стал меркнуть. В комиссара вцепилось несколько рук; он забился, стараясь вырваться из тисков боли, но выхода не было.

— Дайте нашатырь. Расстегните ему воротник.

Он видел: с потолка, будто снег, сыпались листки рукописи, и на каждом выделялось — «Веге», «Веге», «Веге».

— Встать, суд идет! — раздалось за стеной. В сгущающейся тьме Веге понял, что судить будут его. Он принялся уверять всех, что неподсуден по сроку давности, но его не слушали.

В липком полумраке он отважился открыть глаза. Над ним плавали головы в форменных кепи.

— Признаки ишемии сердечной мышцы, — бубнил гулкий голос прокурора. — Пульс сто двадцать в минуту. Давление…

— Я должен молчать, — зашептал Веге, одурманенный инъекцией наркотика. — Тс-с-с, ни слова никому. Куда мы едем?

— Лежите спокойно. Все будет в порядке.

— Во Дворец юстиции? — засыпая, бормотал Веге, — Я буду молчать…

Его раздевали, готовили инструменты. Звякало железо. Резкий свет ослеплял.

— Я невиновен…

Его не слушали.

— Считайте до десяти.

— Раз… два… три… че…

Люк под ногами открылся, и Веге полетел во тьму с петлей на шее.

До пенсии ему оставалось совсем недолго — столько, сколько нужно провести в больнице после операции коронарного шунтирования. Хирургическое лечение инфаркта миокарда ныне на высоте.

Жаль, никто не научился оперативным путем удалять страх. Он останется с тобой до конца дней.

* * *

Дома и стены лечат. Людвик, с тревогой думавший о своих перспективах в больнице, оказавшись дома, понял, что не все так страшно, как ему представлялось. В знакомой обстановке он стал бодрее, голос его звучал увереннее, слабость уменьшилась, а тяжелый туман одури растворялся час от часу. Но как только закрылась дверь за коллегами и Людвик остался в одиночестве, тревога возвратилась.

Дом, прежде такой крепкий и надежный, прочно отгораживающий от внешнего мира личную жизнь, укрывающий семейные тайны и душевные переживания, стал прозрачным и хрупким, как стеклянный аквариум. Может быть, здесь установлено прослушивание?.. Может быть. Может быть, они узнали, что он остался один?.. Может быть. Может быть, кто-то уже идет сюда, неслышным шагом крадется по саду?.. Может быть.

Тишина уплотнилась, сгустилась, и в ее безгласности таилась угроза. Людвик прошелся по комнатам, но ему казалось что-то чуждое в знакомой обстановке, и это чуждое было внутри, в нем самом что-то изменилось, сломалось, он уже не был ни в чем уверен, как раньше. Ни в своем рассудке, ни в науке, даже в себе.

Марсель умерла. Это было ужасно. Ее похоронили. Это было больно, но понятно. А теперь она воскресла и в печали, неприкаянная, бродит по Дьенну. Это и непонятно, и неестественно. А за ней — человек в маске, с пистолетом в руке…

Людвик с особой силой вдруг ощутил свою уязвимость и беззащитность. Устои, на которые опиралась уверенность, стали шаткими. Надо вновь обрести силу, обрести себя.

Людвик собрал бумаги, вошел в комнату Марсель, посидел там, взял с полки из ряда пушистых зверей одного, самого любимого, осиротевшего без хозяйки, сложил все в пакет и вызвал такси.

Чем ждать неизвестно чего, надо немедленно переговорить с Герцем Ваалем и потребовать объяснений.

Герц, как только разглядел на экране видеосистемы, что за гость явился, тотчас отправился навстречу. Пусть лучше сюда, чем в полицию.

Вид у посетителя был не скандальный, настрой не агрессивный, скорее наоборот — весьма кислый, обмякший, лицо какое-то одутловатое, кожа потеряла цвет и упругость. И нелепый пакет. Зачем пакет? что в нем?..

Раскланявшись на пороге, Герц проводил Людвика в гостиную, оставив в прихожей записку, чтобы — боже упаси! — Клейн не вошел в самый разгар беседы. Некоторое время Людвик отдыхал в мягком кресле; Герц терпеливо выжидал.

— Надеюсь, вы догадываетесь о цели моего визита? — тихим, но твердым голосом начал Людвик.

— Да, — играть в молчанку теперь не имело смысла, и Герц решил идти в открытую.

— Меня допрашивал следователь. Но прежде чем я выскажу свои соображения официальным лицам, я решил побеседовать с вами.

— Вы поступили очень благоразумно, — Герц был на редкость корректен, потому что знал за собой вину. Сонные веки Людвика на мгновение открыли блеснувшие белки глаз. Он нагнулся, и вынув из пакета бумаги, протянул их.

— Это счета за лечение. Я не по своей воле попал в больницу; вам это известно.

Герц принял бумаги, быстро пробежал их глазами и положил счета на стол:

— Я оплачу их.

— Это еще не все. Возможно, мне предстоит лечение и в дальнейшем.

— Я возмещу вам все расходы, если вы откажетесь от дальнейшего разбирательства.

Оба вели себя так, будто не смогли разъехаться на перекрестке, и их авто врезались, помяв друг другу бамперы. Главная причина оставалась скрытой в тени недомолвок. Людвик, видя, что Герц соглашается с ним, но раскрываться не спешит и, принимая на себя выплаты по счетам, словно делает ему, Людвику, подарок или одолжение, пошел ва-банк.

— Я человек не бедный, но это дело принципа. Однако пришел я не за этим. Я хочу, чтобы вы, профессор, объяснили мне, что вы сделали с могилой и с телом моей дочери. Девушка, встретившаяся со мной, утверждала, что она — моя дочь, Марсель, а Стефания Ларсен — да, моя тетка — убеждена, что вы способны совершить такое. Я не стал ни разубеждать ее, ни рассказывать, на что еще вы способны, а сейчас хотел бы выслушать вас.

Главная причина, приняв облик юной девушки, вышла из тени на свет. Герц, чтобы отвлечься, выбрал в ящичке сигару, но взглянув на бледное лицо Людвика, положил ее назад. Он шел на большой риск, решившись воплотить молоденькую, глупую девчонку прямо здесь, под боком у родни. Да еще какой родни. Неприятности были обеспечены заранее. Надо было отвезти ее подальше и там… и что там?.. воплотить на час, на два?.. Нет, пусть лучше со скандалом, зато с гарантией. Но платить по счетам придется, и не только по бумажным. Есть еще счета чести и совести. Есть долг ученого и ответственность за свои деяния. «Сделал добро — не кайся», — как говорит Клейн. «И не зарекайся на будущее», — прибавил профессор.