Сами советские немцы, естественно, тяжело воспринимали ненависть и вражду по отношению к ним, когда власть и народ в их собственной стране вели себя так, «будто не гитлеровцы», а советские немцы «были виновниками проигранных битв, бесчисленных жертв и чинимых оккупантами зверств на захваченной территории»[2018]. «Горечь и ярость» вызывало постоянное напоминание о национальном происхождении советских немцев[2019]. Распространены были настроения, что власти «просто издеваются над немцами» и их «за людей не считают»[2020].

Однако следует сказать о многочисленных проявлениях человеческого, доброжелательного отношения к немцам. При осуществлении депортации в сентябре 1941 г., по воспоминаниям Я. Галлера, местные жители бросали немцам «деньги, хлеб, булочки, огурцы». Позднее, уже в трудармии, он «остался жив только благодаря многим хорошим и сердечным людям» из числа местного населения[2021]. Русские соседи помогали укрываться тем немногим немцам, которые избежали депортации и прятались от НКВД[2022]. Во многих местах, где были размещены депортированные немцы, проявлений ненависти к ним не было[2023]. Наоборот, руководители, вольнонаемные рабочие, большинство местного населения не только относились к мобилизованным немцам доброжелательно, но нередко помогали им, делясь хлебом и другими продуктами[2024]. После Победы к депортированным немцам, по воспоминаниям Р. В. Плюкфельдера, «местное население относилось нормально», «никто не говорил: мол, мы вас победили»[2025].

В годы войны в СССР совершалось немало смешанных браков, в которых один из супругов был этнический немец[2026]. В тех лагерях трудармии, где режим был слабее, процветало свободное общение мобилизованных немцев с местным населением, имели место неофициальные браки, в том числе с вольнонаемными работниками предприятий[2027].

Отмечалось терпимое отношение к немецким военнопленным в тех городах, которые не знали оккупации, вплоть до того, что пленные могли без опасности для себя передвигаться по городу без конвоя[2028]. В СССР, в отличие от нацистской Германии, как справедливо отмечает В. Б. Конасов, «вместо геноцида против обезоруженных солдат и офицеров вермахта в ход было пущено гораздо более цивилизованное оружие: разоблачение бесчеловечной фашистской идеологии и практики, с одной стороны, и пропаганда гуманного отношения к поверженному противнику — с другой»[2029]. На тех советских заводах, где немецкие военнопленные и советские граждане работали вместе, они вступали в контакт друг с другом. Широкий характер приобрели «дружеские беседы, ухаживания, тайные встречи, совместные выпивки и прочие „интимные связи“». За подозрениями в «интимных связях» нередко скрывалась обычная жалость и стремление помочь военнопленным. Такие нежелательные с точки зрения государственной политики дружеские взаимоотношения приобрели «особый размах и политическое звучание». В июне 1944 г. была издана специальная директива НКВД о решительных мерах по пресечению этого явления. Однако вплоть до репатриации военнопленных эту «проблему» решить так и не смогли[2030].

Изменение в лучшую сторону в отношении населения СССР к немецкому народу произошло в заключительный период войны. Из-за особенностей национальной психологии нередким было проявление чувства жалости к поверженному врагу, которое вытесняло угнездившуюся ненависть. Во время шествия пленных немцев по улицам Москвы и Киева в июле 1944 г., в то время как одни граждане кричали: «Сволочи, чтобы они подохли» и «Расстрелять их всех надо»[2031], другие молча провожали взглядами темные, сгорбленные фигуры, а женщины и дети со слезами на глазах протягивали им хлеб[2032], кое-кто кидал в толпу пленных яблоки и табак[2033]. Во фронтовом фольклоре всё более ощущались нотки сочувствия к «обманутому немецкому солдату». В сатирических песнях последнего периода войны немецкий солдат изображался человеком, начавшим осознавать лживость фашистской пропаганды. Сама жизнь давала материал для такого толкования (переход на советскую сторону, сдача в плен германских военнослужащих)[2034].

Хотя после вступления советских войск на территорию Германии были отмечены различные эксцессы и акты мести, моральный облик Красной армии и народа-победителя определял природный гуманизм. По определению историка Н. Д. Козлова, «армия самозащиты и возмездия не стала армией лютой мести». На призывы к мести, которые вырывались у советских военнослужащих после того, как они увидели зверства нацистов и мучения советских людей, другие, более умудренные люди отвечали: «Нужно воевать с врагом, а если от нашей руки, пусть и невзначай, погибнет хоть один безвинный ребенок, не будет ни прощения, ни оправдания»[2035]. Характерным стало преодоление мстительных чувств, проявление «великодушия победителей». Гуманность по отношению к немцам была удивительна даже для самого населения Германии[2036], которое ожидало совсем другого.