Преждевременная смерть Бориса Кидрича в 1953 г. от лейкемии (ему было всего сорок лет) стала для Карделя тяжелым ударом. До войны, во время партизанской борьбы и особенно после войны они тесно сотрудничали, часами говорили о реформах и были довольно близки. «У меня в жизни больше не было такого друга, как Борис», – записал Кардель[1601]. «Можно сказать, что это было время, когда их общение являлось наиболее интенсивным и буквально ежедневным» [1602]. После его похорон он некоторое время находился в растерянности, что обеспокоило его словенских товарищей. Для поддержки к нему направили Антона Вратушу, который, конечно же, не мог заменить Кидрича, но с присущей ему интеллигентностью и преданностью добросовестно вел работу его кабинета. Вратуша говорил о Карделе, что он был человеком высокой степени интеллигентности, человеческого достоинства и теплоты. Среди сотрудников у него был секретарь, который был ответственен за прием и проверку просьб и жалоб, которыми Кардель тогда занимался лично. В начале 1950-х гг. он находился под сильным влиянием шведского премьера Таге Эрландера, с которым много раз встречался и говорил об общественных вопросах, причем швед оказывал положительное влияние на замыслы Карделя относительно коммун, основных ячеек, в которых человек мог бы реализоваться как творческий субъект[1603]. У них не было согласия относительно методов политической деятельности, поскольку Эрландер не разделял мессианства и миссионерского воодушевления Карделя. «Югославия, – говорил он, – хочет быть самым большим из маленьких государств, наша же цель быть самым маленьким государством и работать как можно тише»[1604].

Кардель в своих теоретических размышлениях вскоре зашел очень далеко. В начале 1950 г. он пришел к заключению, «что нельзя Сталина полностью отделять от Ленина. Сталин вышел из Ленина»[1605]. В реинтерпретации доктрины, которая начала воплощаться в жизнь в начале 1950-х гг., Кардель при помощи своего политического влияния и стилистической ловкости сыграл главную роль. По своей природе он был реформатором, который считает, что законы, правила и предписания – основа хорошо организованной общественной жизни. «Рациональный, реалистичный и прагматичный дух. Без иллюзий, без огня»[1606], – едко отметил Добрица Чосич. «Очень интеллигентный, начитанный и трудолюбивый человек, но несколько узок, – добавлял Влатко Велебит. – От некоторых догм, которые он усвоил в Москве, вероятно, он так и не освободился до конца» [1607]. «В Карделе было ощутимо влияние, хотя он это и не осознавал, нормативизма австрийского государства», – отмечал Владимир Дедиер. «Всю жизнь он хочет загнать в законы, указы, предписания, а жизнь требует своего, ломает всю эту нормативную систему. Это последствие убеждений Карделя, впрочем, как и убеждений Джиласа, что главное теория, а не как считал Тито, что, прежде всего, это жизнь со всеми своими противоречиями»[1608].

Как глашатай реформаторских кругов, Эдвард Кардель в начале 1953 г. сконцентрировался на работе над конституцией, которая должна была заменить «сталинскую» 1946 г. Он был этим горд, поскольку видел в новом государственном уставе средство демократизации общества. Две палаты Народной скупщины – Союзное вече и Вече национальностей, приняли ее 13 января, и уже на следующий день Тито был избран первым президентом ФНРЮ на общем заседании, где в присутствии руководителей дипломатических ведомств председательствовали Йосип Видмар и Франьо Гажи. Заседание посетил и смертельно больной Борис Кидрич, который с трудом сумел подняться с постели только для того, чтобы отдать свой голос за Тито. За предложение Йована Веселинова, который от имени других 52 депутатов выдвинул его кандидатуру, проголосовали почти единогласно. Только один голос был подан «против». После оглашения результатов и присяги Тито Видмар поздравил его и отметил, что Тито персонифицирует судьбу югославянских народов[1609].

Новое конституционное устройство, как его задумал Кардель, опиралось прежде всего на укрепление народной власти. В ответ тем, кто жаловался, что после войны Союзная скупщина была похожа на кладбище, а депутаты поднимали руки автоматически, Кардель ответил: «.сейчас будет больше дискуссий – мы будем решать конкретные проблемы». Джиласу он лукаво шепнул: «.может быть, потихоньку мы дойдем до оппозиции.» Конституция строилась на идее Маркса о «ликвидации» государства, демократизации и самоуправлении. Кардель был уверен, что высокие партийные функционеры станут его тормозить, прежде всего когда речь будет идти о повседневных, в первую очередь экономических вопросах. Чтобы избегнуть этого, он запланировал составить правительство из специалистов, а руководящие партийные деятели будут заседать в скупщине, что должно подчеркнуть ее законодательную роль и значение. Было похоже, что в этом отношении договоренность достигнута. Однако в сентябре 1953 г., перед выборами в новую скупщину, Кардель неожиданно был приглашен в Белье, бывшие королевские охотничьи угодья в Хорватии, где находился Тито. Маршал открыто ему сказал: «.все вы пойдете в скупщину (он думал о высоких партийных функционерах), меня же оставите на вершине совсем одного». Это означало, что он не согласен с идеей о правительстве специалистов и противится вхождению членов ЦК в скупщину, поскольку, вероятно, боялся, что она станет центром оппозиции ему. Кардель, конечно же, отступил, Джилас упрекнул его в том, что он бегает за Тито, как щенок. «Это не так», – обиженно ответил Кардель. Но Джилас не ошибся – это стало ясно спустя несколько месяцев, когда Кардель, в соответствии с «лучшими сталинскими традициями», стал его главным обвинителем. Он зашел так далеко, что на III заседании партийного Пленума, созванного в январе 1954 г. с целью осудить ревизионизм Джиласа, в свою речь вплел мысль, которую ему тот доверил, – что именно Тито является носителем бюрократизма. «Зачем Кардель это сделал?», – спрашивает в своих воспоминаниях Джилас. И отвечает: «В первую очередь из-за недостаточной лояльности ко мне, из партийного оппортунизма, также, может быть, из страха, что наши разговоры прослушивались. Вероятно, по этим причинам»[1610].