мы чувствовали себя лучше, чем в Княжпогосте, особенно в летнюю пору и если нас сопровождали нескандальные конвоиры. Были мы, тундра, тайга, дороги, которые должны были довести меня – до сына, а позже Колюшку – до воли.

Дверь теплушки откатывали в сторону. Свесив наружу ноги, мы усаживались на пол вагона. Мерно стучали колёса. Хвойно-лиственные полосы леса дарили глазу отдых. С товарной скорости на зелёном мху можно было разглядеть землянику, чернику, морошку. В пункте назначения паровоз, поманеврировав, сталкивал наши вагоны по заржавленным, заросшим травой рельсам в тупик, и мы тонули в тишине необжитого полустанка. После концертов в ожидании, когда нас прицепят к проходящему составу, разжигали костёр, подкидывали сучья. Пламя дымно и шумно рвалось к небу. Из леса тянуло холодом, сыростью. Наползал слоями туман. Мимо проносились пассажирские поезда. Стоя у насыпи, запрокинув головы, мы с Колей смотрели, как яркий электрический свет рассекает тьму. Оранжевые колпачки настольных ламп в спальных вагонах, протрассировав, уносились дальше, к Москве. Земля ещё долго дрожала. В несоизмеримости судеб вершителей наших жизней, пребывавших в уюте экспресса, безумной «коряги», погибавшей в лесу, и нас, дрогнувших у насыпи в ожидании «телячьих» вагонов, – была неумолимая и безысходная печаль. Но мы были вдвоём, и всё было переносимо.

* * *

В Княжпогосте нас обычно застигали приказы, инструкции, постановления о тех или иных ограничениях. Лагерь не терпел ни стабильности, ни успокоения. Где-то внутри системы существовал идеолог передвижек и постоянного устрашения. Ещё до выезда на трассу вышел приказ: всех женщин с ЦОЛПа перевести жить на сельхозколонну, находившуюся в трёх километрах от основной базы. На ЦОЛПе мы проводили весь день, ночевать отводили туда. Готовить теперь приходилось мужчинам, поскольку мы получали сухой паёк, а плиты на новом месте не было. В то утро Колюшка встретил меня как обычно. Усадил завтракать. И только после этого сказал:

– Обещай, что отнесёшься спокойно к тому, что я тебе расскажу.

Я уже догадалась, что последует дальше. Знала потому, что ожидание мучительства от третьего отдела лагеря не оставляло нас ни на мгновенье.

– Тебя вызывали?

– Сегодня ночью. После того как вас увели «на отшиб».

– Что они хотели?

– Чтобы я работал на них – или нас разлучат. В обоих случаях я теряю тебя. Но если соглашусь – навсегда. Если откажусь – за нас время. Знаешь, – добавил Коля, – уполномоченный – мой ровесник. Я спросил его: «Неужели у вас не дрогнет рука? Сможете разлучить нас?» Он как отрезал: «Не забывайтесь! Это давно следовало сделать».

«Не забывайтесь!..» Коля держался. Меня согнуло. Спроецировав вызов Коли на собственный панический страх перед лагерной внутриполитической службой, я испытала разящее удивление от его лаконизма и ясности мысли. Когда за нами вечером пришёл конвой, чтобы вести на сельхозколонну, Колюшка, провожая меня, неожиданно шёпотом не то спросил, не то попросил:

– Ты… помолишься за нас на ночь?

Мы раньше не говорили о Боге. «Это он там, в камере смертников, обращался к Нему сердцем». Я и так каждый день молилась и просила: «Господи, пусть общие работы, но только – вместе! Боже! Только не разлучай нас!» Мы каждый час жизни проживали в страхе перед тем, что кого-то из нас могут назначить в этап, до того неминуемого расставания, которое было предопределено лагерным сроком. После моего освобождения Коля должен был пробыть в лагере ещё пять лет.

Вызов Коли в третий отдел был всего лишь поспешной попыткой завербовать «стукача», поскольку приказ об отправке в этап всех, кто имел статью 58–1, уже лежал на столе у лагерного начальства. Утром следующего дня, когда нас привели на базу, на койках лежали только голые доски. Коли больше не было рядом… Этап ушёл на Ракпас. Туда, где находился Александр Осипович. Меня не трогали. Ко мне не подходили. Я была невменяема. Я была мертва. Я потеряла разум.

В лагерном уродстве встретились двое и были счастливы вопреки всему. Окружающие говорили: «Спасибо за то, что так бывает». Теперь обе наши жизни разбили. Письма друг другу писались ежедневно. Среди пылающих строчек Коли я читала заверения в нерушимости нашего «вместе», о его готовности ради этого вытерпеть что угодно. «Ты выше всех, – писал он. – Твоих слёз не искуплю даже смертью. Живу для тебя… Всюду достану, найду тебя, мой воздух, моя жизнь… разве есть на свете кто-нибудь прекраснее тебя, красивее тебя, благороднее и честнее. Да разве любит кто так, как ты. Скрепи сердце и иди, иди вперёд для нас. Горе, слёзы, болезни, невзгоды, тропинки в лесу от колонны к колонне, радость и счастье связали нас на вечную жизнь. Надо было только дойти до тебя. Я дошёл. Ничему и никому, кроме тебя, не верю, горжусь тобой, люблю, привязан к тебе как зверь…»

Когда окружающая среда ничем, кроме отравы, не питает, «привязан как зверь» перестаёт быть метафорой, становится буквальностью. Нас с Колей нельзя было разлучать! Но вопли охранительного человеческо-звериного инстинкта: «Не подходи! Не тронь! Не отдам!» – не достигали здесь ничьего слуха. С садистским наслаждением подходили! Трогали! Отбирали! Подвергали пытке материю нервов и чувств.

Только однажды мы с ТЭКом побывали в ту пору на Ракпасе, куда был отправлен Коля. Ни сборов, ни дороги туда не запомнила. Лишь минуту, когда увидела его; часы, когда смогли наговориться. Александр Осипович сказал в тот приезд:

– Я понял, почему именно он. Я всё понял, Тамарочка!

Не зная, как справиться с отчаянием, я твердила одно:

– Не вынесу разлуки с ним! Не могу! Не могу!

Ещё недавно Александр Осипович писал мне: «Вспомни свою жизнь, несмотря ни на что не только не изуродовавшую тебя, а, наоборот, наперекор всем и всему давшую тебе право и силу стать тем, что ты есть». Сейчас вместо привычных воодушевляющих слов, вместо слов утешения он тихо и сдержанно произнёс:

– Не можешь?.. Тогда изменись сама.

С разбега я больно стукнулась об эту неожиданную формулу. Она была слишком сурова, слишком жестка. Я была не готова её принять. Только смутно угадывала её неизбежность. Но в тот раз она, как запруда, остановила перед собой, перед опытом самого Александра Осиповича: «Да, это предстоит. Но – не теперь. Сейчас надо одно: быть рядом с Колей. Только это!»

* * *

Парадокс заключался в том, что, увидев, насколько стёртыми стали наши выступления, начальство взамен отчисленных военнопленных стало пополнять ТЭК заключёнными за действительный шпионаж. Логика блистательная! К нам привели иностранку Елену N. В Праге она выступала в кабаре. Немного танцевала, немного занималась акробатикой. Холёная, зазывно-привлекательная женщина с бело-розовой кожей подтверждала:

– Да! Сижу за шпионаж.

И обыденным тоном рассказывала, как