Как-то между репетициями к Рудольфу подошел его личный ассистент в Австралии Роджер Майерс. У него был необычно встревоженный вид. Руководство попросило его передать Рудольфу, что умер его «учитель, друг, заменивший ему отца, наставник из Театра имени Кирова». Вечером 20 марта 1970 г. Александр Иванович отправился на прогулку по своему любимому маршруту – по мосту через Фонтанку к площади Пяти Углов, где, как с Мармеладовым из «Преступления и наказания», также часто бродившим по тем местам, с ним случился роковой сердечный приступ, и он упал. «Он умер на месте, – сказал Дмитрий Филатов. – Но это было ужасно, потому что он долго лежал под дождем». На следующее утро Барышников, который, как обычно, зашел позавтракать на улицу Зодчего Росси, столкнулся на лестнице с преподавательницей Вагановского училища, которая выходила из квартиры Пушкиных. Потрясенный ее «перевернутым» лицом, Барышников спросил, что случилось. «Она ткнула пальцем себе за спину; больше ей ничего не нужно было говорить. Я сразу все понял». Для Барышникова удар был невыносимым. Он принялся бить кулаками по стене и двери в квартиру Пушкиных и разбил стеклянную перегородку; позже в тот же день, когда его встретил знакомый, у него были забинтованы обе руки.

Вначале Рудольф не поверил. «Что? Когда? Где он был?» – спрашивал он. Потом он разрыдался. «Единственное, что я мог сделать, – обнять его и утешить, – вспоминал Майерс. – Я обнимал его, а он плакал». Но хотя он испытал катарсис, оплакав Александра Ивановича так, как не мог оплакать родного отца, горе Рудольфа усугублялось чувством вины и сожаления. Дело было не только в измене, сколько в сознании, что его бегство буквально разбило сердце любимому учителю.

В мае Уоллес Поттс услышал, что Рудольф приехал в Нью-Йорк и разыскивает его. Теперь он жил в Лос-Анджелесе; его приняли в Школу кинематографического искусства после того, как он представил то, что сейчас назвали бы «поп-видео» – визуализацию песни «Битлз» Maxwell’s Silver Hammer. В Калифорнию он поехал с другом, Бронтом Майроном Вудвардом, которого убедил попробовать свои силы в написании сценариев. «Я сказал, что у него столько же таланта, сколько и у тех, с кем я познакомился в Голливуде». (Вудвард написал сценарий «Бриолин» в 1978 г.) Майрон, который подошел к телефону, когда звонил Рудольф, записал номер, и Уоллес вскоре перезвонил на квартиру Моники. Трубку снял сам Рудольф и сразу же сказал: «Хочешь приехать в Нью-Йорк? Я сейчас здесь».

«Мы тогда монтировали фильм, но у меня была монтажная установка Super 8, похожая на старую игрушку, которую можно было взять с собой. В тот раз мы действительно хорошо проводили время, потому что мне было чем заняться. Помню, пока он танцевал на сцене Метрополитен-оперы, я сидел в его гримерке и монтировал; полоски пленки я приклеивал на стену его гримерки».

Когда неделя закончилась, Рудольф спросил Уоллеса, не хочет ли он вместе с ним на три месяца поехать в Европу. Никогда не выезжавший за пределы Соединенных Штатов, Уоллес очень хотел поехать и в то же время колебался. «Но, так как у нас все так хорошо шло в Нью-Йорке, я подумал: ну, попытаться-то стоит». После того как Уоллес съездил в Калифорнию, где закончил фильм, он вернулся в Нью-Йорк и на самолете, зафрахтованном «Королевским балетом», полетел в Лондон, где пересел на рейс в Милан. Хотя все начиналось не слишком радужно – «Милан не самое эффектное место, там было очень жарко и влажно», – они проехали на машине по Французским Альпам в Ла-Тюрби, где провели три дня. «Дорогие родители, никогда ничего подобного не видел!» – писал Уоллес в открытке домой. Их шофером до Турина была «сумасшедшая девушка-гречанка» Лиза Соттилис, приятельница Рудольфа, владелица ювелирного магазина в Милане. Она делала броши в стиле Дали из 24-каратного золота. Смуглая красавица, любительница истерик, Лиза была средиземноморской копией Моники ван Вурен, с которой они, кстати, тоже встретились в Бельгии. «К тому времени, как мы попали в Лондон, эти сливки общества мне уже надоели. Когда к ужину пришли Найджел и Мод, я держался с ними откровенно враждебно. Язвил напропалую. Потом я, к стыду своему, понял, что они не похожи на модных друзей Рудольфа; они милые, порядочные люди, умные и очень веселые».

Вторую половину августа они должны были провести в Париже. Голливудский продюсер Гарри Зальцман ставил фильм с многомиллионным бюджетом о Нижинском и выбрал Рудольфа на главную роль вместе с Полом Скофилдом в роли Дягилева. С тех пор как Рудольф попал на Запад, его осыпали предложениями сняться в кино. Первой стала Мэгги Луис. В письме от 20 мая 1964 г. она писала, что они с Лореттой Янг рассказали о нем одному из основателей корпорации «Текниколор»: «Он очень заинтересовался. Если подберем подходящий сценарий, он найдет финансирование и поставит фильм для тебя. Он человек с большим вкусом, поэтому это будет не обычная трескучая голливудская белиберда. Если найдешь историю, которая тебя заинтересует, пожалуйста, сразу же дай мне знать. А пока мы с Лореттой будем читать все возможное, подыскивая подходящий сценарий для тебя».

Кроме того, в 1964 г. Лукино Висконти устроил в лондонском отеле «Савой» ужин в честь Рудольфа. По словам французского актера Жана-Клода Бриали, целью события было обсудить его фильм о жизни Нижинского. По словам Бриали, минут через десять Рудольф невежливо встал и ушел. Проходя мимо актера, он бросил ему на тарелку записку со словами: «Je t’attends («Я жду тебя») – и номером телефона. Последовавшее затем сексуальное свидание оказалось для Рудольфа интереснее, чем разговоры о фильме. Бывали другие случаи, когда он сам «создавал всевозможные помехи» возможности снять кино. Он уверял, что за всем стояла Марго, которая убедила его, что, «как было с Мойрой Ширер и Робертом Хелпманом», кино не пойдет на пользу его исполнительскому искусству: «Я думал, что фильм означает немедленный успех. Мне и в голову не приходило, что он может стать ужасным провалом… Съемки будут двигаться очень медленно, и я не успею – при такой гигантской славе – выступать с «Королевским балетом». Я хотел влиться в труппу, чтобы меня там считали своим; и мне казалось, что съемки сильно повредят мне как артисту».

Став старше и во многом утратив иллюзии, Рудольф примирился с мыслью о том, чтобы сняться в кино, но по-прежнему настаивал на праве выбирать режиссера, сценариста, «звезд – всех». Одним из имен, которые предложил Зальцман, стал Герберт Росс, который «моментально собирал деньги», но у Рудольфа были более амбициозные планы. Он мечтал поработать с Франко Дзеффирелли (летом 1965 г. они встретились в Риме с драматургом Эдвардом Олби и говорили о том, чтобы снять совместный фильм); он думал даже об Ингмаре Бергмане («Никто так не умеет погружаться в темные стороны человеческой психики, как Бергман»). Но осенью 1968 г. проект попал в руки Джерома Роббинса, хореографа и режиссера «Вестсайдской истории», который обращался к писателям ранга Гарольда Пинтера и проводил значительное время за разработкой собственных планов.

«По-настоящему интерпретационный фильм в импрессионистическом стиле», который он себе представлял, возможно, казался слишком некоммерческим Зальцману, продюсеру фильмов о Бонде, хотя Рудольф уверяет, что «тему убило» упрямство Роббинса: он настаивал на том, что съемочный процесс должен занимать девять месяцев. Как-то вечером в Лондоне Зальцман пригласил Рудольфа на ужин с Кеном Расселлом и показал ему телевизионные документальные фильмы этого режиссера. Рудольф еще раньше восхищался творчеством Расселла, особенно его фильмом о Дебюсси, но сам режиссер ему не понравился. Когда Расселл принялся разглагольствовать о том, что танцовщику придется пожертвовать всем ради фильма, отменить нью-йоркские гастроли и «всецело посвятить себя работе над проектом», Рудольф, который терпеть не мог, когда им пытались руководить, резко оборвал режиссера: «Я его послал. Как следует. Потому что видел «Айседору Дункан» [ «Возлюбленные Айседоры»]… И он отнесся к ней… невежливо. И я подумал: нет, это просто невозможно – что он сотворит с Нижинским? Поэтому он был уволен».