Танцоры, составляющие ансамбль и в то же время получившие возможность продемонстрировать свои способности, по словам Сибли, были «равными личностями». Все решили, что Рудольфу никогда еще лучше не удавались современные танцы. «Он подчиняется, но, помимо того, он – катализатор, который вытягивает из своих коллег каждую лишнюю унцию спектакля», – заметил обозреватель в The Dancing Times. На сей раз, не чувствуя угрозы из-за соперничества со стороны Антони Доуэлла, Рудольф явно получал удовольствие от их игривого состязания в дуэте. В части ловкости и академической четкости исполнения Доуэлл технически был лучшим из них двоих, но Рудольф придавал каждому движению уникальное ощущение, которое один критик назвал «владением костяком танца и тем, что скульпторы называют «масса». Таким же качеством обладал и первый исполнитель роли, Эдвард Виллелла.

Примерно через час все танцоры выходят вместе на сцену, как будто, пройдя через превратности своих разнообразных отношений, они возвращаются к их истокам. Для Сибли это означало: «Мы еще живы, мы еще на земле, и это самое главное – земля».

Роббинс хотел, чтобы артисты представили, что они много лет спустя возвращаются «на то место, где они когда-то танцевали».

Жест, который символизирует это – самый памятный в балете, – приобретал дополнительный смысл для лондонских зрителей, которые видели в той роли Рудольфа. «Он опускался на колени, – сказала Мод Гослинг, – и, когда он прикладывал ладонь к полу, слезы наворачивались на глаза, потому что все точно знали, что он чувствует».

Хотя в «Танцах на вечеринке» присутствуют жизнерадостные элементы, которые Роббинс позаимствовал из своей работы с мюзиклами, этот балет стал для него отправной точкой, поскольку он, как он выразился, был не «ударным, острым и эффективным с драматической или театральной точки зрения… [а был] романтическим, лиричным, чувственным и изящным». Для Рудольфа нечто подобное тоже стало редкостью. Впервые он выступал так, словно стал частью «Королевского балета». Наконец-то исполнилась его мечта стать «частью труппы; наравне со всеми ними». Роббинс радовался. В ночь премьеры, поняв, что ему трудно выразить свои мысли в разговоре, он послал Рудольфу записку с благодарностью:

Идиллия Рудольфа с «Королевским балетом» была недолгой. До конца года он работал с другими труппами, в том числе с «Австралийским балетом», где танцевал в качестве приглашенной звезды с декабря 1970 по март 1971 г. и участвовал в 68 из 70 постановок труппы, когда она поехала на гастроли в Америку. Оттуда, без перерыва, он полетел в Брюссель, чтобы приступить к работе с хореографом Морисом Бежаром. Со времени своего создания в 1960 г. его «Балет XX века» считался одной из самых интересных со временных трупп. Ее «полностью театральную концепцию танца» представляли молодые танцоры, чья энергия, атлетизм и уличная мода – «мальчики в джинсах, с длинными, слипшимися от пота волосами» – привлекали в зрительный зал новую для балета публику. Танцоры считали Бежара, выпускника философского факультета, «гением – настоящим театральным чудом». А при своих проницательных мефистофельских чертах и гипнотическом обаянии он обладал задатками культового лидера, создавая, по словам Роберта Денверса, почти сверхъестественную связь с каждым танцором. «Работа с Бежаром означала слияние на метафизическом уровне. Это как находиться в «Актерской студии»: он вытаскивал из тебя как исполнителя черты твоей личности. Мы были его семьей, очень тесно связанной друг с другом». Оставался вопрос, удастся ли Рудольфу, самому гуру для молодых танцовщиков – «гуру классицизма», – подчиниться методу «управления сознанием».

До того Нуреев и Бежар несколько раз встречались на светских мероприятиях. Один случай в феврале 1969 г. особенно запомнился хореографу. «Руди был подавлен; ему казалось: европейская публика не понимает то, что он пытается делать». Их разговор не выходил у Бежара из головы, и через несколько дней он написал Рудольфу письмо:

В жизни самого Бежара наступило мрачное время: как он сжато записал в дневнике перед их встречей 21 февраля, «Agitation. Vide. Paresse. Absence de Dieu. Quitter Paris, vite» («Возбуждение. Пустота. Лень. Безбожие. Уезжать из Парижа, скорее!»). А 22 февраля он пишет: «Зачем пытаться спасать других, если я не способен спасти себя самого?» И все же хореограф по-прежнему искренне верил в разлагающую силу денег и успеха – «никчемного мира», – который, по его мнению, засасывал Рудольфа. Денверс сравнивал Бежара с лютеранским пастором, который проповедует необходимость «страдания, пота и труда. Он был полной противоположностью Ролану Пети. Оба были французами, но один был жрецом и коммунистом, а второй – светлым и общительным, любящим покупки и красоту, Ива Сен-Лорана, вечеринки, «Фоли-Бержер»… Бежар совершенно ничего из этого не выносил».

Не мирился Бежар и с романтическим ореолом, окружавшим приглашенных знаменитостей, хотя его отношение понемногу менялось. Поссорившись с Баланчиным, балерина «Нью-Йорк Сити балета» Сюзанна Фаррелл поступила в брюссельскую труппу, и впервые «Бежар влюбился в звезд». Для нью-йоркских балетоманов отъезд Фаррелл остался непонятным. Зачем лишаться практически полной власти над ведущими ролями в трех с лишним десятках балетов Баланчина и выбирать «чуждый и больной репертуар», главной целью которого служит нагнетание безумия среди зрителей в стиле футбольных фанатов? По словам Джоан Акоселлы, «Фаррелл как будто сбежала с байкером». Однако вскоре началось взаимопроникновение. Привыкший к представителям молодого поколения, которые «самовыражаются как есть» обрывками темперамента и техники», Бежар не избежал влияния одной из величайших классических танцовщиц века. Со временем Фаррелл вернется в «Нью-Йорк Сити балет», приобретя стиль, который даже Арлин Крос, самая ярая противница Бежара, сочла новым и оригинальным. И вот настал момент для совместной работы Бежара и Нуреева. Так как и хореографу, и танцовщику не хотелось первым заговаривать об этом, Рудольф попросил о помощи Роберта Денверса. «По сути, я стал посредником. Договорился, чтобы Рудольф позвонил мне как-то вечером, когда я точно знал, что Бежар будет в моей квартире. Я подозвал его к телефону, и так все началось».