Руди заметил, что Рудольф присутствует и на групповых репетициях, высчитывая, сколько времени остается в балете для него. «Не волнуйся, Рудольф, ты будешь задействован с начала до конца». – «Ну конечно, – возразил Рудольф, – не так, как в «Памятнике», где я только стоял и смотрел». Раньше – например, на первых спектаклях «Жизели» – Рудольф иногда так красноречиво стоял на месте, что его неподвижные позы оказывались столь же яркими, как самые сложные па, но теперь он чувствовал потребность двигаться без остановки. «Если у меня не будет па… я упаду и не сумею восстановить полную силу в конце балета»[123]. Первые настоящие трудности начались на репетициях с Сибли. Руди считал, что Рудольф держится особенно напряженно и отчужденно из-за того, что Сибли – партнерша Доуэлла, «особенный вызов для Рудольфа», и потому даже намеренно неверно исполнял те или иные элементы. «Нет, нет, вовсе нет, – настаивает Антуанетт. – Дело во мне… я паниковала». Будучи танцовщицей, которая всецело мотивируется музыкой – «музыкой не позднее Стравинского, с мелодией и ритмом», – она была шокирована партитурой Бурмана, негармоничным грохотом; ей казалось, по ее словам, как будто кто-то швырял в зеркало молочными бутылками.

«Выражение «Мозг взрывается» придумали как раз для такой ситуации. Мне нравилась мысль исполнить современный балет, и я просто обожала Руди ван Данцига, поэтому решила как-то приспособиться. Я видела, что Рудольф и Моника в полном отпаде, отчего еще больше расстраивалась, но я просто не справлялась и не знала, что с этим делать. У меня ум за разум заходил, и я впала в глубокую депрессию».

По совету врача Антуанетт взяла отпуск и полетела к морю. Ее место заняла Диана Вере, молодая солистка, которой Рудольф с удовольствием помогал. В ходе репетиций ему несколько раз приходилось уезжать, чтобы выступать с другими труппами, и Руди, который не мог продолжать репетиции без центрального персонажа своего балета, вынужден был настаивать на втором составе. Аштон провокационно выбрал Антони Доуэлла, что Рудольф счел намеренным третированием. По возвращении он был мрачен и отомстил тем, что не танцевал в полную силу, а лишь «пунктирно размечал» нужные элементы. Придя в отчаяние, Руди велел Доуэллу занять его место. Но на середину сцены снова вышел Рудольф. «Разве тебя зовут Антони?» – рявкнул Руди, как раздражительный школьный учитель.

«Я никогда не чувствовал себя дальше от него в тот миг, и ужасно было вот так ставить его на место, при всей труппе, но, с другой стороны, я понимал, что рано или поздно это должно случиться. В конце дня я сообщил Аштону, что Рудольф ушел, заявив, что больше я его на репетициях не увижу. Аштон расплылся в улыбке: «Он вернется, а если нет, можешь продолжать с Доуэллом».

Решив помирить их, Мод пригласила их вдвоем на ужин на Виктория-Роуд, но за столом нависла напряженная атмосфера. Руди рано вышел из-за стола и отправился спать. Немного позже Рудольф постучал к нему и спросил, можно ли им поговорить. Они решили прогуляться в расположенном рядом Кенсингтонском парке. Они рассказали друг другу, в каком стрессовом состоянии они находятся. Рудольф жаловался, что в «Королевском балете» его по-прежнему считают чужаком, «варваром-захватчиком, который отбирает партии у их солистов». Разумеется, так было раньше. Теперь подросла новая смена; молодые солисты, такие как Доуэлл, угрожают затмить его, что и происходило на репетициях «Веревок времени». В балете происходит своеобразное состязание между Рудольфом и двумя молодыми солистами (Дэвидом Ашмолом и Грэмом Флетчером), которые выходят на сцену после того, как он танцевал в течение 25 минут, и на первый взгляд превосходят его в силе и технике. Ван Данциг собирался показать, как звезда «постепенно уступает битву за право быть лучшим», но, естественно, для Рудольфа подобный исход был немыслимым. «Я сделаю все, что в моих силах, чтобы быть лучше, чем они», – объявил он, к ужасу Руди. Они ссорились еще много раз, но первым шел мириться Рудольф: приглашал Руди на обед или на прогулку по магазинам на Портобелло-Роуд. К тому времени атмосфера начинала рассеиваться. «У него ничто не было долго. Я мог злиться по две недели. Он все забывал на следующее утро… в нем не было того внутреннего кипения, какое было во мне». Тем не менее Руди обижался, что Рудольф, который в студии соглашался не протаскивать свою трактовку, на сцене все же делал все по-своему. «Он боролся с собой и даже в самом деле пробовал делать то, что я просил, – то, что мы хотели сделать вместе, – но в конце концов он вспоминал о своих поклонниках».

Зрители встретили «Веревки времени» бешеной овацией, осыпали Рудольфа дождем из нарциссов – он «принимал дань как гладиатор», – но критики почти единодушно отнеслись к балету пренебрежительно. Хотя все согласились, что балет стал безрассудно смелым новшеством для солидной труппы, в целом его сочли неудачей. Главный недостаток увидели в безжалостно вывернутом танце и искажении природы самого Рудольфа: «…все так похоже на то, что Нуреев показывал в «Потерянном рае» и «Пелеасе и Мелисанде», что можно заподозрить, будто он слишком давит на хореографов», – написала Мэри Кларк. На представлении она заскучала, и она была не одинока.

Американские критики отзывались о балете так же резко. Как будто отвечая на замечание Арлин Крос, что подобные эксперименты «самым безобразным образом искажают технику и стиль великого классического танцовщика», Рудольф вернулся – пусть и ненадолго – к своему русскому наследию. Руководители труппы «Австралийского балета» (бывшие танцовщики театра «Сэдлерс-Уэллс») Пегги ван Праа и Роберт Хелпман попросили его поставить для них «Дон Кихота». Танцовщики труппы сочетали в себе точность английской школы с врожденной австралийской экстравертностью и жизненной силой – они обладали теми самыми достоинствами, которых так недоставало венской труппе, первой исполнившей постановку. «Он понимал, что у австралийцев хватит духа, – сказала Люсетт Алдоус, миниатюрная уроженка Австралии, которая тогда выступала в составе «Королевского балета». Именно ее Хелпман, которого Алдоус называет «своим Свенгали», назначил на роль Китри. Они поехали на Файф-Роуд к Рудольфу; поскольку тот уже видел, как Люсетт блистала в постановке «Балета Рамбер», который исполнял балет в редакции Большого театра, согласился с выбором. «Он был такой милый и вежливый, даже спросил: «Вы не против исполнить мою постановку?»

Хотя, по сути, «Дон Кихот» Рудольфа стал балетом для трех звезд, он выводил на сцену и молодых артистов. В обход солиста труппы, Гарта Уэлша, он «выхватил» Келвина Коу. Хотя Келвину не хватало знания азов, хотя он поздно начал, он был очень красив, по-юношески мягок, «немного похож на Антони Доуэлла». Рудольф дал Келвину роль Эспады, вторую мужскую роль, а в партнерши ему отобрал красивую, сексуальную Мэрилин Роу, которую, вместе еще с одной необычайно одаренной танцовщицей кордебалета Гейлин Сток, он стремился продвинуть (обеих впоследствии перевели в солистки «только благодаря Рудольфу»). «Он все время пристально следил за нами», – вспоминала Гейлин. Как-то она подчеркнуто эффектно исполняла антраша сис, «надеясь, что он не заметит, что на самом деле их не шесть», когда Рудольф, который наблюдал за ними сбоку, взорвался: «Это не антраша-сис, а антраша-пис!» Ни один другой приглашенный артист не проявлял прежде такого интереса к труппе. Даже в балетах, которые не были его».