То обстоятельство, что «еврейская тема» годами занимала одно из центральных мест в политической публичной сфере Царства Польского, подготовило почву для эскалации антисемитских настроений в 1912 году и для последовавшей затем кампании бойкота против евреев. Катализатором конфликта стал диспут по поводу того единственного депутата от Варшавы в IV Думе, который определялся «общей курией». Несколько факторов обеспечили еврейским выборщикам возможность оказать решающее влияние на выборы этого депутата. И дело было не столько в демографических тенденциях, сколько в имущественном избирательном цензе, благодаря которому владельцы недвижимости оказывались в привилегированном положении. В то же время ужесточение правил регистрации привело к сокращению числа зарегистрированных избирателей. Однако на выборах выборщиков в октябре 1912 года выяснилось, что процент избирателей, упустивших время и не зарегистрировавшихся, среди католиков был намного выше, чем среди евреев. То же можно сказать и о явке, и в результате группа «Еврейского списка» составила около 40% участников собрания выборщиков. Дмовский эти выборы уже проиграл, так что его возвращение в Думу стало невозможным. Однако кандидат от эндеции Ян Кухажевский все еще участвовал в предвыборной гонке. Но ввиду открыто антисемитских позиций национал-демократов выборщики-евреи отказались поддержать Кухажевского и проголосовали за компромиссную кандидатуру от социалистов – Эугениюша (в русском обиходе – Евгения Иосифовича) Ягелло, который и стал в IV Думе вторым депутатом от Варшавы781.

Такое влияние еврейских выборщиков на исход борьбы было в удивительно широком диапазоне групп польского общества сочтено неприемлемым посягательством. Требование со стороны «Еврейского списка», чтобы Варшаву представлял такой депутат, который хотя бы не ставит под сомнение равные, с правами других граждан, права евреев на членство в муниципальных органах самоуправления, расценивалось как «еврейское вмешательство» в «польские дела»782. Национал-демократы воспользовались всеобщим негодованием, чтобы инициировать антиеврейский бойкот по всему краю под лозунгами, призывавшими поляков-католиков избегать еврейских магазинов, еврейских торговцев, ремесленников и еврейских представителей свободных профессий и обращаться только «Свой к своему за своим» («Swój do swego po swoje!»), покупая «Польский товар в польском магазине» («Polski towar w polskim sklepie!»). Тем, какую широкую поддержку, хотя бы на словах, получила эта антиеврейская кампания, были удивлены даже царские власти: обер-полицмейстер Варшавы отметил в своем докладе за 1913 год, что такое отторжение евреев жителями Привислинского края представляло собой на тот момент всеобщий консенсус общественного мнения783.

Однако в среднесрочной перспективе бойкот не удался. В провинции он не состоялся вовсе, а в Варшаве единый фронт участников кампании рассыпался спустя недолгое время. Роберт Блобаум интерпретировал это быстрое снижение энтузиазма как пассивное сопротивление антисемитским тирадам эндеции784. Во всяком случае, неуспех этой кампании национал-демократов продемонстрировал, насколько плотно были в повседневной экономической и потребительской деятельности сплетены друг с другом католическая и еврейская среды в Царстве Польском. И все же, несмотря на недолговечность бойкота, 1912 год по праву был назван поворотным в польско-еврейских отношениях: они были навсегда испорчены. Если в последующие годы между индивидами разных вероисповеданий случался конфликт, его тут же помещали в контекст общего польско-еврейского конфликта785. От бойкота 1912 года можно провести линию к насильственным действиям польских солдат против евреев в годы Первой мировой и Гражданской войн и к повторным бойкотам и другим антиеврейским кампаниям и законам времен Второй Республики. Будущая жесткость, с которой Польское государство в межвоенный период станет обращаться со своими меньшинствами, уже угадывалась в нетерпимом отношении к еврейской инаковости, проявившемся еще до Первой мировой войны.

Но главное, что было закреплено в 1912 году, – это представление, что «поляки» и «евреи» являют собой две разные и раздельные сущности. Не всегда они рассматривались как враждебные лагеря, но их принципиальное различие уже больше не подлежало сомнению. В обстановке, когда считалось, что здравый смысл заставляет различать поляка и еврея, концепции еврейской польскости с трудом находили себе сторонников786. Таким образом, национал-демократы окончательно заняли роль силы, задающей тон общественной мысли в Польше: именно они теперь определяли важнейшие темы и иерархии. Хотя, казалось бы, на выборах 1912 года они потерпели поражение и от Варшавы в Думу был направлен депутат-социалист, все же именно национал-демократы представляли ту силу, которая формировала общественное мнение в Царстве Польском.

Это не осталось не замеченным и российскими властями. В докладе о политических настроениях в крае за тот год помощник генерал-губернатора генерал-майор Утгоф подчеркнул силу национал-демократов. По словам Утгофа, ни одна другая партия или течение не имели сопоставимой логистики и такого мобилизационного потенциала, как эндеция787. В то же время авторы отчетов, донесений и рапортов в Петербург с озабоченностью описывали эскалацию конфликта между иудеями и христианами. В рапорте варшавского обер-полицмейстера этот антагонизм уже в 1912 году был охарактеризован как главная социальная проблема788. В том же году власти начали систематически собирать и анализировать антиеврейские документы, листовки и статьи в прессе789. В 1913 году ситуация, по их оценке, стала еще намного хуже, хотя до эксцессов и не доходило. Рапорт обер-полицмейстера не оставлял сомнений, что такой эскалации вполне можно было ожидать790.