не закричать. Турановцы, зажатые со всех сторон, отбивались. Но видно было, как из этой гущи вырывались кони без всадников, или бешено мчались с всадником, ноги которого запутались в стременах. Не выдержал Устин, да и понял он, что таким боем не руководят, в таком бою дерутся, крикнул:

– Иван, руководи боем! – вскочил на Коршуна, следом за ним бросились на коней десяток бывалых конников, что оставались в резерве Устина. Перемахнули обмелевшую речку и с ходу врезались в этот жуткий ком из человеческих и конских тел. И пошел гулять, работать саблей и маузером.

Степан Алексеевич Бережнов тоже упал в седло и сильный Игренька понёс его в бой. Только у Степана вместо сабли была дубина. Орал:

– Держись, сын!

За Степаном Бережновым бросился Алексей Сонин и еще с пяток отчаянных стариков.

А тут и лагутинцы, что несколько минут назад бежали очертя голову от японцев, ринулись с сопок, смяли заслон, покатились в долину с ревом, стреляя вверх.

– Валерий, веди своих! Вперед, за мной! – тоже бросил руководить боем Иван Шибалов, первый влетел в речку, где вплавь, где бродом перешел на другой берег. Следом остальные, еще запасная сотня. План операции нарушился, но иначе было нельзя.

И подались к сопкам японцы. Нет, они не бежали, обученные убивать, они стройно отступали. А когда оторвались от этих ошалевших партизан, залегли и ударили из пулеметов. Ударили по красным и белым. Что им? Те и другие для них чужие люди.

Ком начал распадаться. Бросились под защиту леса партизаны, метнулись под берег тарабановцы и бандиты. Сам же Тарабанов отчаянно закричал, пустил своего коня по тракту. Следом Устин. Он вскинул свой боевой маузер и трижды выстрелил. Тарабанов скатился с коня и запутался в сочных травах. Убит. Устин повернул коня в забоку. По нему строчил пулемет, но он будто не слышал ни этого татакающего стука, ни воя пуль. Перескочил речку, где уже собралось большинство партизан. Снова взял в руки руководство отрядом, приказал отступать. От его отряда, того боевого отряда головорезов, не осталось ни одного человека. Погиб и Туранов. Партизаны же почти не понесли потерь: десяток убитых, два десятка раненых, в основном погибли фронтовики.

Отступили. Устин остановил Коршуна, привалился головой к дереву, навзрыд заплакал. Отвернулся, глотая слезы Шибалов, поник головой Лагутин. Плачет солдат. По своим друзьям плачет. Вытер слезы сказал:

– Простите, погибли самые верные друзья. Тысячи верст войны я с ними прошел затем, чтобы они погибли от рук бандитов и японцев… Тысячи дум, тысячи боев… – Устало опустил голову.

Каменка укреплялась, ощетинилась винтовками, пулеметами. Но Устин Бережнов уже не командовал. Он отрешенно ходил по деревне, походка вялая, взгляд отчужденный. В полдень приказал собрать командиров. Медленно с горечью проговорил:

– Я ухожу в тайгу. Можете назвать меня предателем, белым, но больше я не воин. Сгубил друзей, новых искать поздно. Еще и устал от войны. Так устал, что не хватит сил и сабли поднять. Тятя, прикажи седлать Коршуна.

– Хорошо, сынок, прикажу, – болезненно повел плечом, сабля белого стесала мясо с плеча. Но он не бросил боя и, когда у него вышибли оглоблю, стрелял в упор из револьвера. Сонин тоже отличился, расстреливал из винтовки бандитов и белых. – Ты воевал, сын, а я булгачил народ, да всё не в дело. Тарабанов вставил мозги через задницу. Теперь вот тоже больше не воин.

– Ты, Устин, должен остаться, должен отомстить бандитам за смерть своих боевых друзей, – с запалом заговорил Шибалов. – Я ведь тоже устал от войны.

– Придет час – отомщу. И остался бы, будь живы друзья. Не по силе взяли ношу, вот и надорвались. А как дрались вчерашние тарабановцы! Вот вам ответ, Валерий Прокопьевич, ответ на вопрос, надо ли верить людям. Не все завиновачены. Тарабанова я убил. Придет час, буду бить и других. Прощайте!..

27

Макар Сонин записал: «Можно любить, можно ненавидеть Устина, но ежели кто видел хоть раз его бой, тот не сможет не дивоваться. Как он рубил, как он стрелял – смотреть жутко. Такого лучше держать в друзьях. Они будто срослись с конём. И Коршун стал продолжением руки Устиновой, головой Устиновой. Я видел, как сбоку налетел на Устина казак. Коршун бросил себя в сторону, и сабля казака прошла мимо, а уж тут Устин не оробел, выстрелил и покатился казачина, второй зашёл с другого боку, блеснула сабля и покатилась безвестная голова, ако тыква по полю. А кто спереду зашёл, того поразил своими копытами Коршун. Не приведи господь встренуться с Устином в боевом поединке – головы не сносить. Останется она валяться в жухлой траве, таращить пустые глаза в небо, ждать прилета ворон. Сейчас вот все рассказывают о своем геройстве, но все молчат о своей трусости. А она была. Может, то была и не трусость, а непривычность. На Устина этого не скажешь. Даже средь его противников не нашлось такого, кто бы бросил укорное слово вслед Устину. Отпустили его с богом, хотя каждый бы хотел иметь средь нас такого командира. А то, что он устал, тому поверил каждый.

Лонись японцы заняли Ивайловку. Евтих Хомин хлебосольно угощал “победителей”. Осада тожить благоговел перед Хоминым, который в срок поспел с подмогой. Но оба молчали, что Осада приказал стрелять в своих, то бишь белых и бандитов. Осада дажить снизошел до того, что сделал смотр той банде. Говорят наши лазутчики, что Осада вельми кисло улыбался при виде этой вшивой банды, даже побрезговал подать руку Кузнецову. Но будто он сказал весьма приятные слова, мол, император их заслуг не забудет. Хохотно. Сам Осада их забудет, как только уйдет из Ивайловки. Мол, императорская армия поможет навести в России порядок. Будут будто бы они с нами жить в мире и дружбе. Да только никто не верит той азиатской дружбе. Знаем мы их, повидали немало. Пока гладишь по шерсти, они друзья, чуть против, то уже враги навек. Арсё – то другое дело, это наш до гроба человек, всегда будет с нами. Он тоже в этом бою показал себя. Был с Журавушкой в отряде Шишканова, говорят, что он дрался не на живот, а на смерть. Журавушка тоже отличился ладно, поначалу бил японцев прикладом, а потом выхватил у японца винтовку со штыком и почал ею работать, как вилами. Знамо, обучи наших ребят военному делу, то многие бы показали себя. А то ить неучи и пулям, как попу-батюшке, кланяются.

Не знает Макар Булавин, кого он выкормил и взрастил. Этому