Нет, она не отравила и не избила попаданца, вы не подумайте.

Просто изредка бросала мимолетные скользящие взгляды, смотрела тоскливо, обиженно, зло, раздраженно, отчаянно, загадочно, насмешливо, холодно, соблазнительно…

О, как только она на него не смотрела. Они ходили по лезвию ножа и оба знали об этом.

И Маниэр делала это с куда большей решительностью — изводила господина одними глазами, сладкой улыбкой на бледных губах, тихим дыханием, стоя подле него, пока он работал, ненавязчивыми, будто случайными касаниями, а голос ее всегда оставался равнодушно-безучастным.

И это сводило с ума.

Агх, он же твердо решил, что не будет вступать в отношения. Вообще ни в какие. Но что же она с ним делает, что же она творит!

Степан боялся, что даст слабину и поддастся искушению, загубит её. А Маниэр будто об этом молила, крутилась рядом, ухитряясь при этом заставить графа чувствовать, что они избегают друг друга.

Она была коварна, коварнее женщины он еще никогда не встречал.

А руки? Вы видели ее руки? У Степана никогда не было фетишей или чего-то такого, но ее запястья, кисти, пальцы — единственное, что выглядывало из-под рукавов — такие хрупкие, нежные, тонкие — делали ее настолько беззащитной в глазах графа, настолько уязвимой, что в нем лишь сильнее укреплялось желание укрыть ее от всех бед.

Ее руки правда были прекрасны.

Черные волосы обычно всегда были строго собраны, но в последнее время, когда они оставались одни, она стала их распускать. И этот маленький незатейливый жест доверия делал ее еще более желанной.

Он ненавидел красный — цвет крови, но ее глаза находил прекрасными, даже если они и светились мягким алым.

Маниэр любила его той любовью, которую не всем повезет встретить даже раз в жизни — он это знал. И не мог предать.

Только вот у них были разные понимания этого слова.

Для Степана настоящее предательство по отношению к ней — это подвергнуть опасности, не уберечь, не защитить, обречь на жизнь в нужде и лишениях.

Как бы о ее ни любил, он ничего не мог ей дать.

У него нет ничего, что по-настоящему бы принадлежало ему, а кормить Маниэр иллюзиями достатка и светлого будущего… разве это честно по отношению к ней?

И случилось то, чего он никак не ожидал, о чем даже не думал, но это стало его точкой невозврата. Потому что теперь он не имел права взять слова назад или позволить себе дать шанс их отношениям.

Просто не мог.

Доллир вызвал его. Степан вначале не придал этому особого значения: скоро лишение титула, иной причины для встречи он и не представлял.

Признаться, глава старейшин выглядел куда более уставшим, чем в последний раз — видно, герцог хорошенько всполошил всех за те несколько дней, что провел в клановом гнезде.

Сегодня Маниэр вошла в кабинет Доллира вместе с графом. Это стало первым, что насторожило попаданца — обычно она всегда ждала за дверью или прежде получала разрешение войти.

Глава совета старейшин поседел еще сильнее, если это вообще было возможно. Девушка нерешительно прошла из одного угла кабинета в другой, не находя себе места и неуверенно остановилась возле Доллира.

Степан молчал, старик тоже. И только Маниэр колошматило от повисшей тишины, давящей, угнетающей, холодной.

Она стояла рядом с дедом, смотрела в пол и не смела поднять головы. Ей было дурно и Маниэр прекрасно знала, что собирался сказать глава совета старейшин.

Девушка плотно сжала губы, понимая, что надеяться на что-то глупо. Граф уже не раз отказывал ей, как бы она не предлагала ему себя. Разве есть смысл за что-то бороться, если ответ всегда один?

Она устала.

Устала доказывать Кифену, что они могут быть вместе и все его причины… ну да, они не надуманны, но с этим можно жить.

— Как я знаю, меньше, чем через неделю у тебя отнимут титул. — прошелестел Доллир, строго глядя на Степана. Попаданец кивнул, да, именно этого разговора он и ожидал. — Как ты понимаешь, Маниэр может служить только графу, отдавать служанкой внучку старейшины простому вампиру никто не станет. — девушка бросила короткий взгляд на графа и тихо вздохнула, — Однако, я спрошу тебя: хочешь ли ты оставить ее подле себя?

Попаданец изумился, но ничем этого не показал. Если б он правда мог просто остаться с ней рядом… да он готов всю жизнь быть б на побегушках у совета старейшин, да хоть у всего клана. Но это Маниэр не защитит, лишь поставит в еще более опасное положение.

— Разве у меня есть на это право? — в голосе Степана не звучало ничего: ни растерянности, ни сожаления, ни надежды. Он уже ни за что не держится.

— Нет. Конечно же нет. — покачал головой старик, печально улыбнувшись. Графу Маниэр была не нужна. Что ж, возможно это и к лучшему, — Я нашел ей жениха, и вскоре она выходит замуж. Либо же остается с тобой, как твоя женщина. Выбирай. — кровь ударила в виски, и Степану на миг почудилось, что у него поплыло перед глазами.

Ему казалось, что он был готов услышать вести о ее браке или счастливой жизни без него, Степана, но нет.

Стало неожиданно больно и тяжело.

В голове набатом звучало бесчувственное “Выбирай”.

Граф затравленно посмотрел на Маниэр, на ней не было лица: девушка глядела на него в ответ так… так пронзительно, что сердце замирало. Замирало от острой боли в груди, глухо ударяясь о ребра, продолжая перекачивать кровь и поддерживать эту бессмысленную жизнь.

Разве он уже не выбрал? Зачем заставлять его проходить через это снова?

— Я думаю, семейное счастье будет ей к лицу. — рвано выдохнул граф. Он должен просто разрубить их связь, сжечь все мосты, чтобы пути назад не было. Чтобы она была в безопасности.

У Маниэр подкосились ноги, и она вцепилась в край столешницы, едва устояв. Он ни на секунду не задумывался над ответом. Да, она помнила, граф говорил, что отпустит ее при первой же возможности, но не думала, что это