— Почему?

— Тебе осталось совсем немного до выздоровления, Шут. Ты хочешь вернуться в цирк или нет?

— Хочу. Наверное… Я уже не уверен.

— Тогда почему ты всю последнюю неделю безвылазно лежишь в постели? Даже Амнезис вышел подмести улицу, — на этих словах Амнезис, посчитав разумным поменяться с Шутом местами, отдал ему свою метлу, а сам взял грабли и начал интенсивно рыхлить землю.

— Я не знаю, — Шут взял метлу и не глядя стал сгонять тополиный пух в одно место. — Мне почему-то ничего не хочется. Никогда не понимал Писателя, а теперь понял: стыдно признаться, но мне теперь тоже ничего не хочется, кроме тишины, спокойствия и уединения. Кстати, что с ним? Я слышал, у него что-то случилось.

— Оставь его, давай для начала с тобой разберёмся, — Ева старалась говорить максимально убедительно и очень надеялась, что её слова всё-таки подействуют на Шута. — Тебе надо взять себя в руки и возобновить занятия. Что сейчас мешает тебе это сделать?

— А в чём смысл? Я всё равно не смогу стать тем, кем был прежде.

— Шут! — Амнезис не на шутку рассердился. — Что за дурацкие мысли поселились в твоей голове после падения? Тебе голову напекло?

— Нет… Не знаю…

— Тогда в чём дело?

Шут опёрся на метлу и положил голову на руки.

— Все мы хорошие советчики, Амнезис. Я тоже могу сказать тебе: «Оставь своё прошлое, Амнезис, его уже не вернуть. Строй новую жизнь, пока у тебя есть время!» Вряд ли ты на следующий же день пойдёшь выписываться из больницы.

Повисла неловкая тишина.

— Послушай, Шут, — Ева аккуратно подвинула Шута, потому что он уже несколько минут подметал одно и то же место. — Тебя страшит количество потерянного времени?

— Да, — почти прошептал Шут мёртвым голосом. — Драгоценное время, которое не вернуть. Кем я буду, когда выйду отсюда? Ты тоже пойми меня: мне дали дар, и я променял на него семью. А тут у меня его забирают, и проходит шесть лет. Как думаешь, смогу ли я вернуть его себе? — он покачал головой из стороны в сторону. — Даже если меня когда-нибудь выпишут, меня никогда не примут назад, в цирк. Таким, как я, нельзя работать с людьми.

Наступило молчание. Ева не знала, что ещё сказать, как ещё утешить Шута, поэтому, не придумав ничего лучше, вернулась к луковицам. Ей снова почудилось, будто кто-то дышит под землёй. Она опустила руки в только что взрыхлённую Амнезисом землю и почувствовала, как чья-то грудная клетка с трудом поднимается, стараясь вдохнуть поглубже.

— Ева… Ева… — она испуганно оглянулась, но Амнезис и Шут молчали, думая каждый о своём. Санитары, проходящие мимо, тоже все молчали. — Я здесь… Внизу… Помоги мне…

Ева осторожно, стараясь не привлекать к себе внимание, раздвинула руками землю; вскоре она нащупала какую-то плотную ткань и стала рыть интенсивнее.

— Помоги мне — я в Аду…

Глухой скрипучий голос, словно кому-то сдавили горло, послышался под её руками до ужаса ясно. Ева раскидала землю и, приглушённо вскрикнув, отпрыгнула от ямы, когда там что-то зашевелилось и на свет показалось нечто белое.

— Ты узнаёшь меня, Ева? — спросило её появившееся из-под земли белое мёртвое лицо с прозрачными глазами.

— Мистер Бугимен?.. — едва прошептала Ева, отодвигаясь назад. Лицо удивлённо подняло брови и выпучило глаза.

— А? Что ты говоришь? Я не расслышал. Наклонись ближе, я… Я плохо слышу…

Ева, переборов себя, подползла чуть ближе.

— Мистер Бугимен?

Лицо хрипло засмеялось, и его смех больше походил на бульканье в болоте.

— Ну-ну, зачем же так официально? Можно просто Гораций, — он широко улыбнулся обескровленными, потрескавшимися губами и показал острые, как у акулы, зубы. — Такое красивое имя должно звучать. Ну же, не бойся произнести его. Почему-то все красивые имена боятся назвать вслух.

— Какое ещё, например?

— Например… Ну, например, Люцифер. Вот как ты называешь его?

— Кого — его?

— Ты поняла меня.

— Саваоф Теодорович, Савва. Мы в достаточно близких отношениях, поэтому…

— Я не об этом, — нетерпеливо оборвал её Гораций. Наверное, если бы он мог, он бы поднял руку. — Дьявол, Сатана, Мефистофель*, Воланд**, Саваоф Теодорович — кто угодно, только не тот, кто он есть на самом деле.

— Хотите сказать, что Саваоф Теодорович — это дьявол? Простите меня, конечно, я сумасшедшая, но не настолько.

— Я посмотрю на тебя, когда ты будешь звать его по имени.

Ева подозрительно прищурилась.

— Это угроза?

— Предупреждение. Ты так боишься окончательно свихнуться… Представляешь, какой для него это будет праздник?

— Может быть, я и боюсь, как Вы выразились, свихнуться, но не я лежу сейчас в земле.

— Да, ты права… А знаешь, почему? Рассказать тебе о том, как они похоронили меня заживо?

Ева медленно, не отводя взгляда, приподнялась на руках и отодвинулась назад. Заметив её реакцию, Гораций широко улыбнулся.

— Ты боишься меня… А представляешь, как мне было страшно, когда я очнулся в чёрном ящике? Я кричал, я звал на помощь, но они не слышали или не хотели слышать. Я был хорошим человеком при жизни, Ева, уж поверь, пожалуйста. Я был владельцем библиотеки. О, Ева, у меня была шикарная библиотека! Ко мне приходила сама королева… Но, конечно, помимо огромной библиотеки со множеством подлинников, у меня были ещё и завистники. Однажды ко мне пришли люди, попросили книгу, а вернули пропитанную ядом. Представляешь? И ладно бы я умер там, у себя в кабинете, так нет! Я очнулся на собственных похоронах. Я лежал в гробу, Ева, и смотрел на толпу людей вокруг, на священника, на церковь… Я до сих пор помню ту роспись на потолке. Я бегал глазами, пытался кричать, но мой взгляд оставался неподвижен, а губы холодны. Это потом я узнал, что у меня был летаргический сон, но тогда никто не заметил, что я ещё дышал. И меня положили в землю, закопали… Как мне было страшно! А потом пришёл он — ещё один с красивым именем, которое все почему-то боятся назвать. Лю-ци-фер… Я всегда с таким удовольствием произношу его имя!.. Он пришёл ко мне откуда-то из-под земли и освободил меня. И я стал тем, кем являюсь сейчас, — человеком времени, его хранителем… И… Знаешь что, Ева? Мои часы показывают, что твоё время на исходе. Поверь мне, как человеку времени.

Ева опустила взгляд. Повисла пауза.

— Да, — сказала наконец она, глядя прямо в зеленовато-серые, выцветшие глаза Горация. — Да, я знаю. Я чувствую это.

Видимо, её ответ понравился ему.

— Вот и славно, — он снова широко улыбнулся, так широко,