Проблема заключалась в том, что даже при гораздо более низком обменном курсе достижение устойчивого положения требовало болезненных фискальных решений. Обеспечить же поддержку со стороны демократического большинства не только стабилизации, но и выполнения всех обязательств по выплатам репараций представлялось вдвойне сложным. В Германии, как и в Британии, Франции и Японии, существовали влиятельные фракции, выступавшие за стабилизацию на основе развития деловой активности. Германия могла вернуть себе позиции ведущего мирового экспортера, отказавшись от достижений революции 1918 года в социальной сфере, отменив восьмичасовой рабочий день, сократив заработные платы и налоги. Однако это означало политическую контрреволюцию, а СДП, несмотря на потерю большой части электората в 1920 году, продолжала оставаться самой крупной политической силой. Как показала общая забастовка, ставшая ответом на путч Каппа, организованные рабочие были в состоянии наложить вето на политические решения, принимаемые в республике. А это делало невозможным любой решительный поворот в направлении фискального консерватизма. Но социал-демократы не располагали необходимым большинством и для того, чтобы в соответствии с собственными предпочтениями резко увеличить прогрессивное налогообложение и ввести налог на богатство.

Такая политическая ситуация привела к катастрофе. Инфляция означала путь наименьшего сопротивления. Правительство Вирта на словах соглашалось с необходимостью выполнения репарационных обязательств. Но для их выполнения оно начало печатать деньги, обменивая их затем на валюту. Результатом стали лихорадочный бум внутри страны и резкое падение курса марки. Зимой 1922 года, в отличие от Британии и США, безработица в Веймарской Германии была незначительной. Платить за это приходилось высоким инфляционным налогом на сбережения населения. Когда этот налог стал неподъемным, новое противостояние оказалось неизбежным.

IV

Выплата репараций на столь очевидно непрочной основе не обеспечивала финансовой безопасности, к которой так стремилась Франция. Хотя доля Франции в общей сумме репараций, подлежащей выплате согласно лондонскому репарационному ультиматуму, по чистой стоимости превышала 8 млрд долларов, банковская группа Дж. П. Моргана, представлявшая интересы Франции, весной 1921 года сумела собрать лишь 90 млн долларов под неприлично высокие проценты – 7,5 % годовых[1086]. Приближалась 3-я годовщина заключения перемирия, а положение Франции становилось все более отчаянным. На конец 1921 года приходились выплаты значительных сумм в виде отложенных платежей по взаимным долгам союзников. Без урегулирования связанных с этими долгами вопросов, позволявшего восстановить кредитоспособность Франции, не могло быть и речи об уступках в вопросах репараций, независимо от того, в насколько отчаянном положении находилась сама Германия.

Нарастающая напряженность в Европе не прошла незамеченной для новой администрации Хардинга. Чарльз Эванс Хьюз, новый госсекретарь, был республиканским вариантом воплощения судьбоносного духа, вдохновлявшего Вильсона. Это был, как однажды колко заметил Тедди Рузвельт, «тот же Вильсон, только с усами»[1087]. Хьюз полагал, подобно Герберту Гуверу, который теперь занимал пост министра торговли, а в свое время был советником Вильсона, что лучше всего Америка сохранит свое влияние, дистанцируясь от происходящего в Европе. Америка не собирается брать на себя ответственность и активно участвовать в урегулировании противостояния в Европе, поэтому Вашингтону следует держаться от схватки подальше. Нейтралитет не просто позволит избежать расходов, связанных с участием в конфликте. Если Америка настоит на своих требованиях, европейцам придется найти пути решения проблемы. Когда финансовое давление приведет к тому, что политические страсти в Старом Свете улягутся, свое слово скажет рынок, и частный капитал станет смазкой, столь необходимой для долгосрочного урегулирования всех вопросов.

Стратегия сохранения дистанции, выбранная Америкой, конечно, учитывала крайне сложную ситуацию в Европе. Но она также была и реакцией на тупик, сложившийся в самой Америке. Последние полтора года правления Вильсона преподали горький урок того, насколько ограниченными были возможности исполнительной власти. Президент Гардинг многими воспринимался как креатура республиканского большинства в Конгрессе. Удивительная активность новой президентской администрации весной 1921 года вскоре вызвала реакцию в Конгрессе[1088]. Осенью сенатор Бойс Пенроуз по запросу президента представил на рассмотрение Конгресса законопроект о предоставлении министерству финансов полномочий на более активное участие в решении вопросов внешней задолженности, включая изменение сроков выплат, обмен долговыми обязательствами и частичное возмещение по прочим обязательствам. Администрация не собиралась предлагать европейцам немедленного решения проблем, а лишь хотела заручиться законными полномочиями, необходимыми для совершения сделок в благоприятных случаях. Американские банкиры, во главе которых стоял руководитель нью-йоркского отделения ФРС Бенджамин Стронг, полностью понимали необходимость взаимовыгодного урегулирования вопросов. Однако конгрессмены, входившие в фермерский блок, смотрели на вещи иначе[1089]. Сенатор от Аризоны Эшхерст говорил по этому поводу: «Мы спасли Европу и нашу христианскую цивилизацию. Однако это не означает, что опасность миновала и теперь мы будем кормить европейцев, спокойно, а иногда и роскошно живущих в своих больших городах»[1090]. Противник уступок по военным долгам от демократической партии выразился еще более конкретно и сказал, что, несмотря на то давление, которое с весны 1920 года дефляция оказывает на экономику страны, «мы обложили американский народ такими налогами, каких не было за всю историю республики… Если мы получим хотя бы проценты по этим займам, то сможем на одну седьмую уменьшить налог на наших людей»[1091].

24 октября 1921 года проект закона Пенроуза был одобрен палатой представителей, но лишь после того, как его изначальное содержание было изменено на противоположное. Вместо предоставления министерству финансов полномочий выступать в роли посредника при заключении имеющих стратегическое значение долговых сделок, закон предусматривал создание сенатской комиссии в составе пяти человек, уполномоченной определять долговую политику, и напрямую запрещал использовать любые иностранные облигации в качестве средства платежа. Позже управляющий Банком Англии Монтегю Норман с грустью говорил своему другу Бенджамину Стронгу из нью-йоркского отделения ФРС, что Конгресс создал «смехотворный» барьер: «Предположим, что нам удалось стабилизировать курс обмена валют, договорившись о некоторых платежах по репарациям. Но этот курс изменится сразу, как только будут проведены платежи по долговым обязательствам между союзниками»[1092]. Этот обмен мнениями между двумя ведущими банкирами просочился в прессу, и поднялась волна возмущения. Правительства Британии и США были вынуждены опровергнуть сообщения о существовании планов проведения трансатлантической конференции по финансовым вопросам. Сенат немедленно заявил в очередной раз, что Америка не откажется ни от единого цента в своих требованиях к Европе.